– Я же, оказывается, и виноват! Но ведь я же вас предупреждал… я же говорил…
– Что вы мне говорили?! – набросилась на него Анна, которой необходимо было сорвать на ком-нибудь зло. – Общие места, фразы… Понятно, я этому не могла верить…
Принц Антон всплеснул руками.
– Господи! – воскликнул он. – Да если бы вы поверили моим словам – цесаревна давно была бы безвредна. Но вы только одно отвечали мне: «Цесаревна никогда не поднимет на меня руку, а вы глупы и смешны со своим бабьим страхом». Это – ваши подлинные слова, сударыня… Это была игра в благородство – вот вы доигрались…
Анна вздрогнула, пугливо оглянулась на дверь, точно ожидая, что вот сейчас, сию минуту войдет Елизавета с покорными ей гвардейцами, и простонала:
– А теперь поздно! Слишком поздно!..
– Не говорите глупостей! – резко, почти грубо крикнул принц, чувствуя, что наконец настала минута показать свою власть и свою силу. – Ничего еще не потеряно, если только мы не будем медлить и откладывать…
– Но что делать? Что?..
– Прежде всего арестовать цесаревну…
Анна задумалась на секунду, потом кивнула и прошептала:
– Хорошо. Делайте что хотите. Я доверяюсь вам. Только спасите меня…
Молния торжества сверкнула в белесоватых, бесцветных глазах принца Антона.
– Наконец-то вы взялись за ум! – проговорил он. – Если бы вы раньше больше доверяли мне и сознали, что править государством совсем не женское дело, – было бы куда лучше…
И, сказав все это гордым, напыщенным голосом, принц торопливо направился к дверям.
Но было бы лучше, если бы он не говорил этой последней фразы. Услышав ее, Анна вдруг вспомнила слова графа Линара, который советовал ей не поощрять притязаний принца на самовластие, который говорил, что принц спит и видит сделаться распорядителем судеб государства. Все это напомнило ей нравоучение ее супруга, его гордый тон испугал ее. Она кинула на него быстрый взгляд и вдруг спросила:
– Вы куда же идете, мой друг?
– Распорядиться арестом цесаревны и ее приближенных…
– Постойте, – остановила его правительница, гордо поднимая голову, – подождите… Я передумала…
Принц замер и изумленно взглянул на жену.
– Передумали? – прошептал он, видя, как от него ускользает призрак власти. – Но почему?
– Мне не нравится ваш проект… Арест цесаревны так сразу может произвести дурное впечатление на войска… на народ… Я хочу убедиться, насколько она виновна.
– И сами снова поедете к ней? – с тонкой иронией промолвил принц. – Чтобы, вернувшись, снова восхищаться ее прямотою и благородством?
Правительница сдвинула брови и сказала властным тоном:
– К ней я не поеду… Это и бесполезно, и не входит в мои планы… Она должна приехать ко мне.
– Так она и поехала!
– Она поедет. Потрудитесь сказать нашему обер-гофмаршалу[68] графу Левенвольду, что я на завтрашний вечер назначаю куртаг… Чтоб были посланы всем приглашения, а главнейшее – цесаревне. И на куртаге я ее арестую…
– Вы этого не сделаете, вы слишком малодушны!
– Клянусь, я это сделаю…
Принц Антон хотел выйти.
– Постойте, – опять остановила его жена. – Есть еще другое поручение. Вы – генералиссимус русских войск. Потрудитесь в качестве такового распорядиться, чтоб все гвардейские полки не позже как через три дня выступили в Финляндию… Они нужнее там для войны со шведами, чем здесь для заговоров…
Принц молча поклонился, удивленный и даже восхищенный этим последним распоряжением, и скрылся за дверью. В ту же минуту в уборную через другую дверь вбежала одетая в меховую шубку Юлиана.
– Ваше высочество, едем! – воскликнула она, не замечая перемены в лице своей приятельницы. – Лошади у подъезда.
– Нет, Лина, мы не поедем, – печально качая головой, отозвалась правительница, – мне теперь не до катания… мне помешали…
X
Последний разговор
На куртаг в Зимний дворец гости, получившие приглашения, стали, по обычаю, собираться с семи часов. Куртаг обещал быть очень многолюдным, так как по особому приказанию принца Антона обер-гофмаршал граф Рейнгольд Левенвольд разослал приглашения не только персонам первого ранга, но почти всем лицам, имеющим право приезда ко двору.
Елизавета Петровна приехала незадолго до парадного выхода. Ничего положительно не подозревая, не думая, какая гроза собралась над ее головой, она сегодня казалась, впрочем, какою-то усталою и хмурой. Расходились нервы, была какая-то тяжесть на сердце, и хотя на ее пухлых губах и бродила улыбка, но улыбка эта была искусственной, хотя ее большие выразительные глаза и светились обычным мягким блеском, но изредка в них вспыхивало какое-то мрачное пламя.