Нет теперь веселого Яшки, не с кем словом переброситься, переругнуться слегка, не с кем партию сгонять. Наум сидел за столом, мрачно перебирал пластмассовые фигурки и всё думал о бедном Яше, которого хоронили всем хостелем - один как перст остался: сын давно погиб - альпинистом был и со скалы сорвался, а жену, с которой вместе репатриировались, уже пять лет как похоронил. Вспоминал он ее чуть ли не каждый день, «лучше Фаечки на свете женщины нет и никогда не будет».
- Я один что-то на свете задержался, зачем, не знаю, наверно, чтобы с тобой в шахматы играть, - говорил Яша, «съедая» с ухмылкой ладью у Наума и поглядывая хитрыми глазками из-под седых, смешно торчащих кустиками бровей. - Чего скуксился? -бросал он острый взгляд на приятеля. - Опять болит, язви ее в душу! Так зачем ты лопал сегодня эти жареные блины?.. Ах, угостили, на халяву-то всё сладко! Уксусом не угощали? Говорят, он на халяву лучше всего! И я знаю, кто тебя угощал! Маня, что против меня живет. Она ко мне пару раз с угощением подкатывалась, ха-ха, тоже с блинами, но я ни-ни, наотрез! Раз возьмешь, два, на третий прилипнет. Женщинам ведь возраст не помеха, это мы, старичье, ни на что не годные. А может, ты еще герой? Ну-ну, не куксись, пройдет твоя язва... рано или поздно. А Маня, вижу, на тебя свои старые глазки положила, смотри, - Яша погрозил пальцем, - не поддавайся, ты глянь, какая она толстая -придавит!
Наум сердился, но ненадолго - на Яшу невозможно сердиться. Тем более что он прав - не надо было есть Манины блины, распахлась тут на весь коридор! А все остальное, что Яша наговорил, так жить он без шутки, без подначки не может.
Эх, Яшка, Яшка, вспоминать про него - и то отрада. А уж поговорить - на том свете разве.
Кто-то остановился возле. Наум поднял повлажневшие глаза и с недоумением разглядывал незнакомца, но тут же понял - новый сосед! Здоровый дядька и лысый как коленка. А вот и палец перевязанный.
Звездануло? - спросил Наум, не очень-то желая вступать в разговор, да ведь всё равно придется, мужиков в хостеле мало, раз-два-три и обчелся, а с женщинами что - одни суси-муси, одуванчики божии, как говорил Яша.
Да, - пристукнул малость, - охотно откликнулся сосед. -Портрет жены покойной вешал, - пояснил он. Слово за слово и познакомились, тот присел напротив и тут же стал жаловаться. Стариковские истории все одинаковы. Дети - хорошие, замечательные дети, самому (самой) не хочется им мешать, толкаться под ногами; внуки - талантливые, только у них все свое и не очень понятное: компьютеры, дискотеки, друзья, которых некуда пригласить, нужна отдельная комната, и т. д. и т. д.
Этот же смотрел на всё с другой стороны - со своей, и жаловался на нечуткую дочь, на внучку, что опять выскочила замуж (двадцать лет и уже во второй раз!) и привела зятька в их тесную квартирку. А куда деда девать - тут же и сообразили, в хостель его, куда ж еще, и скоренько запихнули в эту конуру. «Там же повернуться негде!» - возмущался Гриша.
Привыкнешь, - сказал Наум, с некоторой досадой слушая нудное бормотание. Места ему мало! А вот Яше места хватало, «апартаментами» называл он свою комнатку и уверял, что для одного даже роскошно. Он всегда находил повод порадоваться, да еще когда бутылочка появлялась (по очереди иногда покупали), то после двух рюмок он начинал хвастаться: редкой специальностью картографа, друзьями - сплошь большие люди были, прежними победами над женским полом (Фаечка, ты там не слушай, -поднимал Яша вверх глаза, - вру я!) Получалось, что всё у него раньше и даже теперь замечательно. «Одно плохо, привязалась одна старушенция, импотенцией зовут, - нарочито старчески кряхтел Яша и добавлял: - Только это секрет, никому не выдавай!» «А на девочек-то смотришь», - ехидничал Наум. «А смотреть всем разрешается, я же их не трогаю!» - смеялся Яша. Сердился он только, когда Наум пускался в ностальгические воспоминания.
Что ты мне опять мозги полощешь? - негодовал Яша. - Мне в свое время их достаточно промывали, да до конца так и не промыли! Чего ты мне нюнькаешь? Сидел? Сидел! Почти десятку ни за что отгрохал? Отгрохал! Нахлебался ведь досыта, а теперь -и это было хорошо, и это прекрасно! Чего там прекрасного было у тебя, скажи, а?
Молодость была, - вздыхал Наум.
А-а-а... молодость... Девки, бабы... Не у одного тебя была. Не-ет. не о той молодости ты скучаешь. Ты о тюрьме, о лагере скучаешь.
Как это? - опешил Наум.
Вот так. Читал я откровения бывших лагерников. Ка-ак они тоскуют по тому времени. Проклинают, костерят и. тоскуют.
Ну да! Завираешь ты.
Не завираю. И я их понимаю. Сначала не понимал, а позже понял. Человек, особенно старый, всегда тоскует по прошлому, пусть даже порой оно ему кажется таким-рассяким, даже по лагерю, по друзьям лагерным, по той силе, физической и душевной,что была тогда, по той траве и по тому небу. Ну, ты понимаешь.
Наум тогда не согласился с Яшей, и крепко они поспорили, даже бутылочки им не хватило на этот спор. Но потом, раздумавшись, он понял, что Яша частично прав. То, что было плохого - и дрянь, и мерзость - всё покрылось радужной дымкой, и просвечивают теперь сквозь эту дымку только светлые искры счастливых минут, ножиданных удач, теплой дружбы и взаимовыручки в самые тяжкие передряги - и лагерные и не только. И это-то хорошее и светит оттуда и греет сердце, а фон, на котором всё происходило - он совершенно размылся и давно потерял свою остроту. Он еще не раз говорил с Яшей на эту тему, пока тот не сказал:
Хватит, Наум, забудь! Живи сейчас! Посмотри, какое солнце! Все на него только и знают, что жалуются, а мне нравится! Отогреюсь за все прошлые годы!
Гриша бубнил и бубнил, шевеля тонкими красными губами, у всех стариков губы с возрастом бледнеют, а то и синеют, а у этого, поди ж ты, красные. Какое-то смутное воспоминание, даже не воспоминание, а неопределенное, но неприятное ощущение чего-то давнего и тяжкого, связанного с к р а с н ы м, кольнуло Наума, но тут же пропало.
А чего мы сидим? - кивнул Гриша на шахматы. - Давай, сыграем.
Умеешь? - скептически покосился Наум.
Умею, умею, а кто не умеет, тот круглый дурак!
Они погрузились в партию. Гриша оказался отменным игроком, и Наум всё ему простил - и ночной храп, и красные губы, и нудные жалобы. Играть с Гришей было интересно и даже трудно: две партии Наум едва свел вничью, а третью с треском проиграл и совсем Гришу зауважал. Гриша явно загордился, выпятил массивный подбородок и победно сверкал бледносерыми и круглыми как у совы глазами, но Наум нисколько не расстроился. Сильный противник - это здорово. Яша тоже порой выигрывал, но брал не умением, а измором и хитростью - охал, стонал, что прозевал и теряет фигуру, и тем усыплял бдительность Наума, а сам раз-раз, и загонял его короля, намертво затыкал в угол и спешил объявить мат, хотя там еще мата и в помине не было, но Яша так веселился, что Наум терялся и сдавался, а потом корил Яшу за подлый обман. А этот серьезен, свою победу долго смакует и подробно разъясняет, как следовало бы Науму сыграть. Нудник -окрестил его Наум, но всё равно был доволен, что будет теперь с кем играть.