– Конечно, – сказала она, – нелегко привыкать к совершенно чуждым жизненным отношениям и к обычаям другого мира, с которым не имеешь кровной связи. Вы преодолели уже много препятствий, справитесь и с этим.
Нэтти в вас верит, и я думаю, что она права. А разве ваша вера в нее поколебалась?
– Отчего она скрывала все это от меня? Где тут ее вера?
Я не могу ее понять.
– Почему она так поступила, я этого не знаю. Но я знаю, что она должна была иметь для этого серьезные и хорошие, а не мелкие мотивы. Может быть, их объяснит вам это письмо. Она мне оставила его для вас на случай именно такого разговора, какой сейчас был между нами.
Письмо было написано на моем родном языке, который так хорошо изучила моя Нэтти. Вот что я там прочитал.
«Мой Лэнни!
Я ни разу не говорила с тобой о моих прежних личных
связях, но это было не потому, что я хотела скрывать от
тебя что бы то ни было из моей жизни. Я глубоко доверяю
твоей ясной голове и твоему благородному сердцу; я не
сомневаюсь, что, как бы ни были чужды и непривычны для
тебя некоторые из наших жизненных отношений, ты в
конце концов всегда сумеешь верно понять и справедливо
оценить их.
Но я боялась одного… После болезни ты быстро на-
коплял силы для работы, но то душевное равновесие, от
которого зависит самообладание в словах и поступках во
всякую минуту и при всяком впечатлении, еще не вполне к
тебе вернулось. Если бы под влиянием момента и сти-
хийных сил прошлого, всегда таящихся в глубине челове-
ческой души, ты хоть на секунду обнаружил ко мне, как
женщине, то нехорошее, возникшее из насилия и рабства
отношение, которое господствует в старом мире, ты
никогда не простил бы себе этого. Да, дорогой мой, я знаю, ты строг, часто даже жесток к самому себе, – ты вынес
эту черту из вашей суровой школы вечной борьбы земного
мира, и одна секунда дурного, болезненного порыва навсе-
гда осталась бы для тебя темным пятном на нашей
любви.
Мой Лэнни, я хочу и могу тебя успокоить. Пусть спит
и никогда не просыпается в душе твоей злое чувство, ко-
торое с любовью к человеку связывает беспокойство за
живую собственность. У меня не будет других личных
связей. Я могу легко и уверенно обещать тебе это, потому
что перед моей любовью к тебе, перед страстным же-
ланием помочь тебе в твоей великой жизненной задаче все
остальное становится так мелко и ничтожно. Я люблю
тебя не только как жена, я люблю тебя как мать, которая
ведет своего ребенка в новую и чуждую ему жизнь, полную
усилий и опасностей. Эта любовь сильнее и глубже всякой
другой, какая может быть у человека к человеку. И по-
тому в моем обещании нет жертвы.
До свиданья, мое дорогое, любимое дитя. Твоя Нэтти».
Когда я дочитал письмо, Нэлла вопросительно посмотрела на меня.
– Вы были правы, – сказал я и поцеловал ее руку.
6. В ПОИСКАХ
От этого эпизода у меня осталось в душе чувство глубокого унижения. Еще болезненнее, чем прежде, я стал воспринимать превосходство надо мной окружающих и на фабрике и во всех других сношениях с марсианами. Несомненно, я даже преувеличивал это превосходство и свою слабость. В доброжелательстве и заботливости их обо мне я начинал видеть оттенок полупрезрительной снисходительности, в их осторожной сдержанности – скрытое отвращение к низшему существу. Точность восприятия и верность оценки все более нарушались в этом направлении.