— Ты его и в самом деле любишь, Светлая?
— Не знаю, Сережа. Не надо меня так спрашивать.
Я ведь и правда не знаю… В прошлом году школу тоже ваши строили, а тебя вот не было?
— Я в другом отряде был. На путину ездил. На Сахалин.
— И значок тот сахалинский?
— Да.
— Красивый.
— Мне его один рыбак подарил, Гриша. Осенью сейнер и вся их команда потонули в шторм…
— Гля, упрятались под копенку и милуются. — Перед ними стояла Верка и насмешливо кривила губы. — А я-то с ног сбилась, вас искала. Может быть, помешала?
— Да нет. — Светлана посмотрела на протоку и увидела, что катер Сурена, задевая рубкой кусты ракит, спешит к доносчикам, и сам Сурен стоит на носу, а за штурвалом застыл его молодой помощник.
— Катер бежит, — заметила и Верка, — а может быть, вы здесь заночуете?
— Вера! — Светлана вскочила на ноги, нахмурилась.
— Молчу, — Верка покосилась на Сережу, а когда он ушел к своим, пожала плечами. — Ты не только парням, а и мне голову заморочила. Никак не дойму, любишь-то ты кого?
— А никого, Вера, я не люблю. Пойдем.
— Так душа-то у тебя к кому лежит? — упрямилась Верка. — Сережа — парень видный. Мне бы его. Эх, Светка, не понимаешь ты своего счастья. Да ведь и опять же капитанишка первый класс. С таким переспать и то лестно.
— Дура, — покраснела Светка, — ты чего мелешь?
— Известно чего, — загадочно улыбнулась Верка и грубовато хохотнула.
— Дядя Савелий, как же к вам тетя Тая в госпиталь приезжала? — Светлана, поджав колени, сидит на перевернутой лодке, а Савелий настораживает закидушки, устроившись на песке. Маленький костерок выхватывает из темноты трос от плашкоута и узенькую полоску воды. Над костром кружатся бабочки-однодневки и падают в пламя, сжигая себя от невозможности жить без света. А вот комары и первая в этом году мошка, те похитрее, те к человеку поближе жмутся, от костра подальше.
— Да что тебе этот случай дался, — с напускным неудовольствием ворчит Савелий, — приезжала, да и все тут. Обыкновенно как, села на поезд, да и дуй не стой. Хотя по тем временам, конечно, на поезд было не так-то просто и сесть. Да и дорога не ближняя, тыщи три верст-то наберется. Ну дак тебе-то какой интерес до этого?
— Очень интересно, дядя Савелий. — Светлана мучительно подыскивает причины своего интереса, но не находит и опять просит: — Расскажите.
— Ну и ну, — удивляется Савелий и смотрит на Светлану через плечо, — ты чисто репей пристала. И чего интересного в этом? Обыкновенно. — Савелий продолжал что-то ворчать, но Светлана по голосу, по тому, как он отложил закидушку и полез в карман за портсигаром с тремя богатырями на крышке, поняла, что Савелий готовится к рассказу и теперь его торопить нельзя.
И она сидела на лодке и видела худую спину Савелия и его большие, бурые от времени и работы руки, в которых портсигар казался крохотной, блестящей игрушкой, так не подходившей к этим рукам. И еще она видела красные огни бакенов, мимо которых проносилась слегка подкрашенная их светом вода, или это бакены отправились в неведомое путешествие, подслеповато приглядываясь к реке огромными глазами…
— Я ведь как узнал в госпитале, что Таисья замуж вышла, руки хотел на себя наложить. Да, — вздохнул Савелий и глубоко затянулся, — был такой грех со мной. Да и как не быть, посуди сама. Считай, со школы мы хороводились, жили-то огород в огород, и я ее, (только помню, все под защиту от ребят брал. Так мы еще и в школу не пошли, а нас уже женихом и невестой вся деревня окрестила. Ну а подросли, как и положено, год-два подичились, отошли друг от друга, потому как до любви еще не доросли, а уже и не деточки, что к чему, понимать стали. Ну дак нам и это на пользу пошло. Соскучились крепко. Вроде бы и каждый день виделись, да и не один раз за день-то, дело соседское, известно, а получалось, как на разных концах земли жили. И пот же дело какое, на вечорке встретимся — друг друга не узнаем, едва головой кивнешь — и в сторону тут же. Это, по тем временам, манера такая была, полагалось по деревенским обычаям… Да…
И надоела мне эта манера до жути. Я и теперь как подумаю, мне тех двух лет жалко, ведь без толку пропали, и ради чего, ради фасона дурацкого. Ну и не выдержал я первым, плюнул на весь гонор.
Помню, картошку мы окучивали, она на своем огороде, я на своем, а промеж нас плетень. Под вечер сошлись мы у того плетня, рукой дотянуться можно, а молчим, землю тяпками гребем и вид делаем, что, кроме работы, никакого интереса для нас нет. Я и плюнул на это дело, отшвырнул тяпку и говорю: «Тая, выдь вечером на минутку», — а сам ни жив ни мертв. Жду, чего она мне ответит. А она тоже тяпку бросила, села на плетень и ну хохотать. Она ведь веселушкой в девках-то была, любила посмеяться, а то и шкоду какую вытворить…