Позднее, охваченный одиночеством в своей квартирке с ковролином и бумажными обоями, он обдумывал случившееся, не веря самому себе, и с удовлетворением понимал, что приятные ощущения, которые он испытывает, придают его жизни остроту и заставляют сердце биться быстрее. Надо лишь постараться, чтобы эти ощущения не захватили его целиком и не подчинили себе. Он минуту пофантазировал, что в подобном случае могло бы произойти, но тут же с полуиронической, полуразочарованной улыбкой отогнал эти мысли.
Их последующие встречи более или менее походили на описанную выше, за исключением тех вторников и пятниц, когда он вынужден был делить Лауру с двумя или тремя ее подругами, с которыми она обычно болтала, встречаясь в парке. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это ему сильно мешало. Наоборот: все вместе они сплотились в довольно дружную компанию, в которой к Хулио относились с искренним уважением.
Однако, незаметно для остальных, отношения между Хулио и Лаурой развивались. Им не нужно было встречаться наедине — речь шла о тайном союзе, укреплявшемся помимо их воли.
Хулио отдавал себе отчет в том, что происходит, но пока не видел для себя никакой опасности. Он полагал, что общение с Лаурой было его личным делом: так, маленькое интеллектуальное развлечение на фоне парка, которое можно прекратить в любой день, ничего не потеряв, но обогатившись при этом неким ценным опытом.
Он прекрасно проводил время каждый вторник и пятницу в парке, обсуждая с Лаурой и ее подругами их домашние проблемы, серьезность которых измерялась в придуманных самим Хулио единицах, получивших название “домострессов”. Так пролитый на диван в гостиной кофе с молоком равнялся двум домострессам, а детская простуда с высокой температурой тянула на десять. Ссоры с мужем могли — в зависимости от того, насколько накалялись страсти, — колебаться в пределах от пятнадцати домострессов до тридцати. Время от времени та из домохозяек, что набирала за неделю наибольшее количество домострессов, получала символический приз.
Хулио восхищала способность этих женщин смеяться над самими собой и грубоватый тон, которым они говорили о мужьях. Он был солидарен с ними, потому что разделял их чувства и еще потому что эта солидарность давала ему право находиться рядом с Лаурой, не только не вызывая осуждения со стороны ее подруг, но даже с их молчаливого одобрения.
Дети гуляли в стороне от компании взрослых, приближаясь к ним, лишь когда требовалось отстоять право собственности на ту или иную игрушку или пожаловаться на то, что их обижают.
Матери решали проблему на удивление быстро, и решения их были крайне несправедливы.
Дочь Лауры, четырехлетняя Инес, иногда подходила к Хулио и долго пристально смотрела на него, становясь, таким образом, невольным участником их тайного союза, но готовая в любой момент принять сторону матери.
Итак, тайная связь между Хулио и Лаурой все крепла, но ни он, ни она не отдавали себе отчета в том, насколько эта связь сильна, до прошлых выходных, перед которыми не произошло привычной встречи.
Вот почему в этот вторник в конце апреля он входил в парк с душою, полною надежды и страха. Позади были три дня терзаний и сомнений, три дня тревоги, и потому теперь в его глазах, пытавшихся отыскать Лауру, горела даже страсть, что вполне гармонировало с состоянием природы, пробуждавшей в сердце такие забытые чувства, как любовь или страдание.
Он увидел Лауру на ее обычном месте — под ивой, единственной в этом маленьком, почти всегда безлюдном парке. Он с облегчением вздохнул и с деланным равнодушием направился в ее сторону. Инес заметила его издалека, но сразу же отвернулась, и Хулио не пришлось притворяться и изображать радость от встречи с ней.
— Привет, Лаура, — произнес он, садясь на скамейку.
— Привет. У тебя есть сегодняшняя газета?
— Есть.
— Мне нужно кое-что посмотреть.
Хулио подал ей газету, и она, отложив в сторону вязанье, начала перелистывать страницы, словно хотела что-то найти.
Хулио между тем успокоился, волнение в его душе улеглось. Сейчас, когда он был рядом с этой женщиной, переполнявшее его чувство любви перестало быть мучительным.
Они сидели на скамейке одни — другие женщины почему-то не пришли, — вечер был необыкновенно хорош, и ему показалось, что одиночество последних месяцев было случайностью, затянувшейся случайностью, которая скоро минет: пройдет, как проходит все в этой жизни.
— Что случилось в пятницу? — спросил он.