Я склонила голову на бок, заводя волосы за ухо, в тысячный раз желая, чтобы те были какими угодно, но только не прямыми, прямыми, прямыми. У других людей были волнистые волосы – даже у моей собственной матери волосы вились. Почему не у меня?
– Из всех, кого я знаю, ты единственная, кто слышал игру Моцарта, и все еще думает, что Готские группы лучше.
Имоджен наградила меня одной из своих лукавых улыбок.
– Моцарт был сопляком. Одаренным, но все же сопляком. Но The Cure [4]– вот это музыка!
Видали, о чем я говорю? И это нормально, для вашей лучшей подруги быть четырехсотлетней бессмертной?
– Что-то не так, Фран? Ты выглядишь расстроенной чем-то, что стремительно меняется. Элвис снова тебе надоедал? Если ты хочешь я…
Я покачала головой.
– Ты же знаешь, он не замечает никого кроме тебя. И с другой стороны, я больше его. Думаю он боится, что я пришибу его, если он попытается заигрывать со мной.
Имоджен отступила от света ароматических свечей, и склонила голову, оглядывая меня. Ее макушка была намного лучше моей, так как у нее были длинные, вьющиеся волосы, тогда как у меня короткая, обгрызенная, стриженная под пажа копна прямых черных волос, и ни горячие бигуди, ни химическая завивка не могли придать им форму.
– Понятно. Ты снова ощущаешь себя неполноценной.
Я не смогла удержаться, чтобы не рассмеяться. Мило, потому что мне нравилась Имоджен, но все же смешно.
– Снова. Ага, вроде как я совсем даже ненеполноценная?
– Думаю, что вопрос скорее в том, почему ты себя так ощущаешь?
Я оглянулась вокруг чтобы убедиться, что рядом никого не было, чтобы подслушать нас – не то чтобы кто-то из людей связанных с Готской ярмаркой должен оказаться рядом чтобы услышать нас (готова была поспорить на все мои летние карманные деньги, что у парнишки из Шестого чувстване было рядом телепатов способных перехватить егомысли).
– Хочешь список? Ты его получишь! Во-первых, я размером и формой примерно как ваш нормальный полузащитник в старшей школе.
– Не будь глупой, ты не такая. Ты привлекательная девочка, высокая и статная. Мужчины будут падать к твоим ногам через несколько лет.
– Ага, падать от испуга, – сказала я, потом быстро сменила тему, прежде чем она успела сказать другой комплимент в мой адрес. Вам было бы достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять – я большое, неуклюжее чудище. Я не нуждалась в крошечной изящной жалости от крошечной изящной Имоджен.
– Во-вторых, мой отец снова женился на девушке всего на пару лет старше меня и сказал, что ему нужно шесть месяцев наедине с ней, чтобы обрести спокойствие, что означало, что когда моя мама устроилась на работу в Европейскую передвижную ярмарку, я должна была отправиться с ней.
– Сожалею о твоем отце, – сказала она и наморщила лоб, как если бы это реально имело для нее значение. Одна из вещей, что мне так сильно нравились в Имоджен – она была честной. Если вы ей нравились, она действительнолюбила вас, вас всю, и поддерживала против того, кто – все равно кто – делал вашу жизнь сущим кошмаром. – Это неверно, что он изгнал тебя из своей жизни. Он должен был лучше понимать.
Я скорчила гримасу, которую моя мать назвала бы презрительной.
– Мама сказала, что у него кризис среднего возраста, поэтому-то он купил спортивную машину и добыл себе в качестве трофея жену. Я в порядке. Мне реально не очень хотелось оставаться с ним.
Брр! Большой толстый лжец.Я понадеялась, что детектор лжи Имоджен не поймает меня на этом. Я поспешила со следующей жалобой, на случай если поймает.
– В-третьих, ярмарка – не обычная ярмарка, типа с поп-корном и сахарной ватой и сентиментальными певцами кантри. О, нет, эта ярмарка полна людьми, которые могут говорить с мертвыми, по-настоящему колдовать, читать мысли, и других странных личностей вроде того. В один миг у меня была относительно нормальная жизнь с нормальными друзьями и нормальной школой, жизнь с почти нормальной матерью в Орегоне, и потом Фран – Королева Фриков, проводит лето мотаясь с людьми, которые вызывают у большинства народа в лучшем случае нервную дрожь, что будет преследовать их всю оставшуюся жизнь. И если уж это не вызывает огорчения, тогда я не знаю что.
– Люди здесь не фрики, Фран. Ты была с нами достаточно долго, чтобы понять это. Они одарены редкими талантами, как, впрочем, и ты.
Я засунула руки поглубже в карманы, нежная шелковистость латексных перчаток потерлась о кончики моих пальцев.
Мой «талант» был тем, о чем я не желала говорить. Любому, не то чтобы кто-то кроме Имоджен и моей матери знал об этом. Думаю, что Абсент подозревала, но она ничего не могла с этим поделать. Она боялась того, что мама могла бы сделать с ней, если бы она попыталась впутать меня.
О'кей, иногда было удобно иметь мамой – ведьму. Хотя, большую же часть времени это напрягало. Но как не любить мать, которая так услужлива и знает, как печь печенье…
– Ты же не думаешь, что я фрик, не так ли? – голубые глаза Имоджен превратились в черные. Это было одной особенностью ее вида, как она мне сказала. Их глаза меняли цвет от сильных эмоций.
– Нет, ты нет, ты же не виновата, что твой отец был вампиром.
– Темным, – поправила она, суетясь со свечами. Они были специально сделаны моей мамой, призывающие свечи, связанные с чарами и травам, чтобы усилить ясность ума и связи с Богиней.
Я кивнула. Одной из первых вещей, что Имоджен сказала мне про вампиров, было то, что им нравится, когда к ним обращаются их собственным названием: Моравские Темные. Хотя Темными были только парни, женщин называли просто Моравками.
– Ты не фрик только потому, что твоего отца проклял какой-то Лорд демонов. И тебе не нравится пить кровь или что-то вроде.
Имоджен пожала плечами.
– Это да. Это не очень приятно. Я предпочитаю Франковку[5], – это было любимое вино Имоджен, единственное, что она пила. У нее имелся запас на всякий случай, который она таскала за собой из города в город. Она сказала, что это напоминает ей о доме в Чехии. – Думаю, дорогая Франческа, тебе просто необходим друг.
Я пинала пучок травы и наблюдала уголком глаза, как она начертила несколько символов в воздухе. Все вампиры – простите, Моравцы– могли рисовать обереги. Мама приставала к Имоджен с просьбой научить ее как это сделать, но по какой-то причине та отказывалась.
– У меня есть друзья, много друзей.
Это было еще одной ложью, у меня не было дома друзей, но я полагала, что не должна быть более жалкой, чем уже была.
– Не в Орегоне, здесь. Тебе нужны друзья здесь. – Она не смотрела наверх, когда вычерчивала другой символ на брошенной скатерти.
– У меня и тут тоже есть друзья. Есть ты.
Она улыбнулась и подозвала меня к себе. Я наклонилась вперед. В затылке появилось покалывание, когда ее пальцы затанцевали в воздухе в миллиметре от моего лба. Она однажды уже рисовала оберег, когда я только что прибыла и Элвис – местный любитель флирта – попытался приударить за мной. Наличие оберега вызывает странное чувство, как если бы воздух вокруг тебя стал гуще и тяжелее, вроде кокона. Я никогда вообще-то не видела, как работает защита (у мамы имелось несколько слов к Элвису, слов вроде «мужественность усохнет и отвалится, если ты когда-нибудь тронешь ее пальцем»), но все же, это был хороший жест со стороны Имоджен, применить немного ее силы ко мне.
– Я польщена, Фран. Ты, честно, одна из моих лучших приятельниц.
Я попыталась не улыбнуться. Имоджен говорила как актер из старых английских фильмов – с очень глубокими гласными, всей надлежащей и совершенной грамматикой, с кучей значительных фраз, как профессор, что обычно назначал свидания маме, но с примесью модного сленга, странно звучавшего в сравнении. Хотя она этого не знала, а я не хотела ранить ее чувства.