тот господин... ну, от котораго было письмо -- ты его проведешь сюда. Горничная привыкла к особым поручениям и не нуждалась в повторении. Она исчезла, как тень. Клавдия Григорьевна в бинокль видела из окна, как она передавала ея ответ какому-то оборванцу на набережной, и это ее немного покоробило. О муже она уже несколько лет не имела других сведений, кроме годового паспорта, причем ее каждый раз огорчала скверная бумага, на которой писался такой паспорт, и следы грязных пальцев на нем. Она принимала это за месть с его стороны,-- ведь мужчины способны на все... Ей пришлось ждать целый час, причем она старалась подавить охватившее ее волнение. Вот уже лет семь, как они не видались, и он не желал ее видеть. Она тоже не желала этих семейных встреч и, вероятно, отказала бы в свидании, еслибы не этот скорбный тон письма. Он писать о своей болезни и о смерти, и у нея защемило сердце от ожидания какой-то крупной неприятности. Стоя у окна с заложенными за спину руками, она переживала еще раз всю свою тревожную жизнь и напрасно старалась представить себе мужа, каким он был сейчас. Конечно, постарел, обрюзг, опустился... Но он по отношении к ней всегда был порядочным человеком, и она не боялась этой неожиданной встречи. Осторожный стук в двери все-таки заставил ее вздрогнуть. Это был лакей, который с смущенным видом проговорил: -- Какой-то... -- Знаю, знаю... Просите. В первое мгновение Клавдия Григорьевна не узнала мужа и даже не подала руки. Перед ней стоял спившийся субект, смотревший на нее воспаленными глазами. Он показался ей и ростом ниже. -- Вы меня не узнаете, Клавдия Григорьевна? От него так и пахнуло перегорелой водкой, что заставило ее сморщиться. -- Что с вами, Иван Степаныч?!-- в ужасе прошептала она, брезгливо подавая руку.-- Это ужасно... да, ужасно. Он без приглашения присел на кончик дорогого бархатнаго стула, как садятся просители, спрятал под мышку заношенную, как блин, фуражку и засмеялся. -- Вас удивляет моя метаморфоза? Да... Я и сам удивляюсь... А между тем -- факт, значит, законное явление. -- И давно это с вами? -- Гм... порядочно... А впрочем, не умею сказать определенно... потому что... потому что пьян вот уже семь лет... -- Боже мой... -- И сейчас немного того... Мне, знаете, трудно говорить... Если бы вы сказали человеку графинчик водочки... да, один графинчик... Такая просьба немного смутила Клавдию Григорьевну, но ее выручила горничная Шура, обяснившая корридорному, что оборванный пьяненький гость "из наших актеров". Подана была закуска и графинчик водки. Доктор выпил залпом две рюмки водки и долго жевал кусочек колбасы, закрывая глаза. Настоящаго аппетита у него уже давно не было, ел он больше по инерции. Клавдия Григорьевна пристально наблюдала за ним, чувствуя, как начинают ее душить слезы. Да, настоящия слезы... Ей вдруг сделалось страстно жаль вот этого погибшаго из-за нея человека, который ее любил. Кончилось тем, что она закрыла лицо руками и убежала в свою спальню. Доктор слышал, как она глухо рыдала, и по этому поводу выпил еще две рюмки. -- Не нужно плакать...-- бормотал он, ощущая прилив пьяной бодрости.-- Зачем плакать? Все к лучшему в этом лучшем из миров, как сказал collega доктор Панглосс... Клавдия, перестаньте... Поговоримте, как старые хорошие друзья... да... Что такое слезы? Это результат сокращения слезных желез -- и только... Она вышла с красными от слез глазами и со следами пудры на лице. Он взял ея руку и поцеловал. -- Как я счастлив, Клавдия... Вы не обидитесь, что я вас так называю?.. Да... Моя мечта исполнилась, и я теперь умру спокойно... т. е., может быть, и не умру, но дело не в этом... да... Она несколько раз делала нетерпеливое движение, но он ее предупреждал. -- Ради Бога, не тратьте напрасно жалких слов... Я знаю: "Неужели у вас нет силы воли отказаться всего от одной рюмки, то есть от первой?" и т. д. Ах, как все это я понимаю, и сколько тысяч раз повторял эту фразу, когда лечил запойных пьяниц... Совершенно напрасно. Да... Все в порядке вещей. Ведь мы, пропойцы, неорганизованныя натуры, у нас не развиты задерживающие центры, волевые импульсы в зачаточном состоянии, как молочные зубы у ребенка, и живем все дрянно... да, да... Я понимаю, что вам жаль меня... Я знаю, что вы чудная женщина... да... Вы хорошо так, чисто по бабьи жалеете жалкаго пропойцу и даже пролили слезу... тоже хорошо... облегчает... А пропойца сидит и жалеет вас, такую красивую, чудную, всю хорошую... Знаете, бывают люди просто хорошие и бывают люди насквозь хорошие, которые даже при желании не могут сделаться дурными... -- Почему же вам жаль меня, Иван Степанович? -- Почему жаль?.. Он посмотрел сначала на пустой графинчик, потом на нее и проговорил с разстановкой: -- Это долго разсказывать... Мне вот жаль и своих милых коллег, которые нежатся в роскошных виллах и катаются по Ялте на тысячных рысаках. Да, жаль... Все это только имитация жизни, реализация низших подражательных инстинктов, игра в прятки с самим собой... Люди делают решительно все, чтобы именно спрятаться от самого себя... Неужели счастье в том, чтобы нагромоздить груду камней, натащить сюда же дорогих тканей, художественной бронзы и разной другой дребедни и пустяковины,-- о, как они жалки, эти ослепленные себялюбцы!.. Знаете, пьянство, несомненно, величайший порок, но у него есть свое достоинство: оно точно обнажает душу... Если бы вы знали, сколько новых мыслей и чувств накопилось у меня за эти семь лет?.. И вот мне хотелось разсказать вам все... все... Меня это мучило... Он прошелся колеблющейся походкой по комнате, осмотрел роскошную обстановку, покачал головой и проговорил: -- И это все обман... Потом он подошел к ней, взял за руку и сказал уже шопотом: -- О, как я много думал о вас, Клавдия... Бывают ужасныя безсонныя ночи... галлюцинации... и я видел вас много, много раз... Мне часто хотелось сказать вам слово утешения... уговорить вас, как уговаривают больного ребенка... дать вам выговориться и выплакаться... Да, мне было жаль вас... потому что на вашей дороге гонятся только за призраком счастья... Это те блуждающие огоньки, которые заводят в трясину, где человек гибнет окончательно... то есть гибнет живая душа... Она слушала его с опущенной головой, а при последних словах вскочила и прошептала: -- Представьте себе, несчастный, что вы правы?!.. Зачем вы пришли сюда? Что вам нужно от меня? О, Боже мой... Зачем вы говорите мне все это?