аль. При каждой встрече солдат показывал свои новые сапоги и удушливо хохотал, закрывая рот своей мозолистой пятерней. -- Вашескородие, вот до чего, то-есть, я дошел... Х-ха!.. Одним словом: масленица здесь, а не житье. И наших все прибывает... Так и прут. Господа-то в колясках да на пароходах, а наши горами перебираются пешечком. Зимовать идут, потому как здесь зимы настоящей и званья нет.. Снег, слышь, выпадет утром, а к вечеру его и нет. Вот какое угодное место, помирать не надо... Босяки собирались на рынке, это были отбросы со всей России. Тут были опытные люди, которые приходили в Крым зимовать в третий и четвертый раз. Было много новичков, которые в первый раз слышали разсказы о зимней работе в виноградниках, как солдат Орехов. -- Какая это работа: игра, а не работа,-- вперед решал солдат. Первое письмо доктор получил из Москвы, ровно через две недели. Клавдия Григорьевна писала о том, как устроилась, и в конце письма напоминала о своем обещании приехать в Ялту на Пасху. Это письмо точно оживило доктора, и он перечитывал его каждый день. Да, он был не один, а до Пасхи можно многое сделать, начиная с режима для собственнаго исправления. Это лечение шло по составленному Клавдией Григорьевной плану, и доктор начинал чувствовать себя значительно лучше. Больше всего мучившее его удушье сделалось значительно легче, и доктор мог делать горныя прогулки. А главное, что его радовало -- он мог работать все больше и больше. Вечно затуманенный винными парами мозг начинал проясняться. Являлись полосы давно не испытанной свежести, причем доктор с ужасом оглядывался на свое недавнее прошлое. Неужели у него не хватит силы стряхнуть себя это прошлое? Последняя мысль мучила его все сильнее, по мере прояснения сознания и по мере движения задуманной большой работы. Ведь он писал о самом себе и чем больше писал, тем страшнее ему делалось, как человеку, который только спасся от смертельной опасности итолько теперь припоминает все подробности грозившей гибели. -- Боже мой, сколько убито сил, здоровья, времени...-- повторял доктор в ужасе.-- Ах, если бы можно было возстановить здоровье, конечно, не совсем, а по возможности. Свое настроение доктор подробно описывал Клавдии Григорьевне, не скрывая решительно ничего. "Моя мечта,-- писал он:-- когда оставят Ялту сезонные гости... Мне они точно мешают, и я испытываю при встречах с ними безпричинное чувство раздражения, точно они мешают мне работать. Все мои разсчеты на южную теплую зиму, которая должна меня вылечить окончательно". К каждому письму доктор прикладывал обстоятельно составленную таблицу постепенно уменьшавшейся порции водки. Это уменьшение шло слишком быстро вперед, и Клавдия Григорьевна не советовала торопиться, чтобы не случилось какого нибудь кризиса. Доктор и сам этого боялся, а поэтому когда его охватывала темная органическая тоска, он отыскивал солдата Орехова и уходил с ним куда нибудь в глухую татарскую деревушку пока скверное настроение не исчезало. Солдат Орехов в таких экскурсиях был необходим и ухаживал за доктором, как самая лучшая нянька. Что больше всего нравилось доктору -- это необыкновенно бодрое и всегда веселое настроение солдата. Он даже сердился как-то весело, как сердятся очень здоровыя дети. Вглядываясь внимательно в солдатскую психологию, доктор понял, что солдат неисправимый мечтатель, с перевесом фантазии, над разсудочными процессами; В этом заключалась вся его беда. Он теперь, например, находил возможным поэтизировать свою пьяную жизнь на Сенной и даже периодическия высылки, этапным порядком из столицы. -- И куда-куда меня не: высылали, вашескородие! Можно сказать, что вполне насмотрелся на всякие города... И в Царском Селе был, и в Гатчине, и в Новой Ладоге, и в Луге, и в Валдае, и в Боровичах... Сподобился, можно сказать, то-есть. И везде-то наши... Неочерпаемое множество этих самых пьяненьких народов. Уж начальство и так и этак с нами, а куда денешь -- одни ушли, а на их место, глядишь, другие обявились. Как это вспомнишь про свое житье по разным городам, так даже противно смотреть на здешних-то азиятцев... "Азиятцы" в психологии солдата являлись больным пунктиком, а особенно он ненавидел непьющих турок. -- Помилуйте, вашескородие, какой же это порядок: ему, напримерно, азиятцу, то-есть, двугривенный, и мне двугривенный... Кажется, глядеть, так двугривенный-то один, а выходит совсем, разница, потому как азиятец на счет водки, то-есть, ни-ни... Я-то его, двугривенный, сейчас пропью, а он, азиятец, кофею выпьет две чашечки, заплотит четыре копейки, и шабаш. Шестнадцать копеек у азиятца, глядишь, в кармане... Да ежели бы меня, напримерно, лишить этой самой водки, так я бы их всех истребил. Доктор смеялся, слушая эти разсуждения, а солдат еще больше сердился. -- Работу у нас турки отбивают, вашескородие. Да... Бить их надо. -- Лучше работают, чем вы. В своих письмах к жене доктор не раз описывал солдата, и она послала ему в подарок английскую трубку и вязаную шерстяную фуфайку, какия носят московские дворники. Солдат был очень смущен, потому что в течение всей своей жизни не получал никаких подарков. -- Ну, и штука...-- повторял он, почесывая затылок.-- Воровать, грешным делом, случалось -- штобы даром... Самому доктору Клавдия Григорьевна высылала медицинския книги и подписалась для него на несколько специально медицинских журналов. Он сильно отстал по части науки и вынужден был учиться по некоторым отделам с аза. Да и наука шла вперед слишком быстро... Только по разработываемому им вопросу он не находил ничего новаго или особенно интереснаго. Пробовали применять гипнотизм, делали предохраняющия прививки, и все безуспешно. Алкоголики не поддавались последним словам науки. Разработывая свою тему, доктор послал несколько заметок в медицинские журналы, не особенно разсчитывая, что на них обратят внимание и напечатают. Когда в одном журнале были помещена его заметка, он не поверил собственным глазам, как просыпающийся после тяжелаго обморока человек не узнает своей комнаты. Ведь это было его воскресение... Он даже заплакал. Значит, он еще может спастись и войти в среду нормальных людей и работать, как нормальный человек. Думая о будущем, доктор мечтал о самом маленьком благополучии, именно быть фельдшером где нибудь при земской больнице. Он почти видел маленькую комнатку в два окна, чувствовал запах лекарств, слышал храпенье в передней солдата Орехова, котораго определил больничным сторожем. Это был настоящий рай после той скитальческой жизни, когда он перебивался на Сенной. Хорошо было бы устроиться где нибудь в Малороссии, чтобы был маленький садик под окнами, крошечный огородик, обсаженный подсолнухами. Да, хорошо... -- Работать, работать -- в этом все спасенье!-- повторял доктор самому себе, припоминая студенческую страду.