III.
Этот длинный и трудный путь, проделанный доктором, сделался для него источником поразительных открытий. Ему пришлось видеть всевозможные человеческие отбросы народа гиганта, и он только удивлялся ужасающему количеству этих отбросов. Свихнувшиеся с пути люди создавались не одной городской и фабричной жизнью, а и деревней, где тоже неустанно работали темныя силы. Доктору делалось страшно, когда он начинал в уме перебирать виденныя картины мира отверженных, близкаго ему по его настоящему положению спившагося и пропащаго человека. И этих погибших людей никто не желал замечать, они проходили какими-то дантовскими тенями, унося с собой тайну навсегда утраченнаго душевнаго равновесия. Дело именно было в душе, чего не хотели понять сытые и нормальные люди, брезгливо отворачивавшиеся от отверженцев. Да, это была отверженная Россия, которая привела бы в ужас, если бы собрать ее со всех углов в один пункт. Получалась целая армия потерянных людей, в которой были представители всех сословий, побратавшихся в отчаянном русском запое. Вот интересная тема для громадной медицинской работы. У доктора явилась даже мысль о собирании материалов, и он записывал свои заметки и наблюдения на клочках бумаги, подобранных на улице. Постепенно образовалась целая кипа этих заметок, которыя солдат Орехов складывал в один платок, который называл "почтой". -- Вы, вашескородие, только пишите, а я уж поволоку всю почту,-- говорил он.-- Мы им покажем... дда! Слава Богу, ум-то у нас не телята отжевали... В дороге на ночлегах эта "почта" заменяла доктору подушку. Правда, спать на такой подушке было очень неудобно, но ворочаясь на жостком тючке, доктор начинал думать о серьезной работе и постепенно привыкал к этой мысли. Это был отзвук далекаго прошлаго, когда он, такой же голодный, как и сейчас, целыя ночи просиживал за работой. И какая была благодарная тема: написать психологию спившагося человека. Самый факт пьянства, его признаки и последствия известны каждому, но недостаточно разработана психологическая сторона, а центр тяжести заключается именно здесь, как доктор Жемчугов знал по личному тяжелому опыту. И сейчас, любуясь Ялтой, доктор почему-то думал именно о своей работе. Кругом было так чудно хорошо... В самом воздухе была разлита животворящая сила. Да, здесь можно было поправиться, как нигде. Ведь это настоящая обетованная страна... Потом, по необяснимой ассоциации идей, доктор вспомнил, что в сентябре истекает срок паспорту жены, а он не известил ее о перемене своего адреса. -- В Крым, под открытое небо -- вот и адрес,-- с горечью подумал он.-- Впрочем, есть адрес: до востребования... Необходимо ей написать... -- Вставай, Замерзавец! будил солдат спавшаго немца.-- Приехали на станцию... Самовар уж поставлен. Немец сел, посмотрел кругом воспаленными глазами и опять упал в траву, как оглушенный. Его опьянял морской воздух. Солдат снова принялся его будить, приговаривая: -- Вставай, немецкая душа... Как раз царство небесное проспишь. Замерзавец, наконец, очнулся. Он долго смотрел кругом, что-то бормотал себе под нос и улыбался. -- Что, хорошо, немец?-- приставал солдат.-- Да, ну-же, говори. -- О, у меня сердце поет... -- Тьфу!-- отплюнулся солдат.-- Тоже и скажет человек... Замерзавец сидел и улыбался. Когда он был чем нибудь доволен, его немецкое сердце всегда пело... Эта наивная фраза очень нравилась доктору, и он тоже улыбался. -- Вашескородие, а ведь, оно тово...-- заговорил солдат, почесывая в затылке.-- То-есть, соловья баснями не кормят... У меня пуп трещит -- до того жрать хочется. Немец, давай считать капиталы... Эх, хорошо бы с дороги опохмелиться!.. На траву были выложены все наличныя суммы. Оказалось всего двадцать девять копеек. Об опохмелении нечего было и думать... Солдат только выругался. Как на грех, и табак весь вышел. -- Это уж завсегда так случается,-- философствовал солдат.-- Уж оно одно к одному... В Симферополе у нас ошибочка вышла. -- А все ты виноват,-- корил его доктор. -- Что же, вашескородие, бывает и свинье праздник... В кои-то веки сподобил Господь в теплую сторону попасть, ну, то-есть, и окончательно, значит, вообче... -- Вообче, ты -- дурак...-- разсердился доктор. Они немного поссорились, пока не примирились на мысли, что надо же что нибудь делать. Первое дело, конечно, умыться. Этакия горы, и должен быть студеный ключик, решил солдат. А потом в трактир и побаловаться чаишком. Доктор с тоской соображал, что денег никак не хватит на почтовую марку и конверт. С похмелья его начинало тошнить -- это тоже действовало неприятно. Ялта, казалось, была рукой подать, но спускаться приходилось часа два. Может быть, это происходило от усталости, но чем ближе делался город, тем он казался доктору хуже. И воздух не тот, как на горе, и пыль на улицах, и специфический запах близости собирательнаго человека -- об ассенизации, очевидно, в Ялте были те же понятия, как и в других уездных русских городишках. Проходя мимо сушилки с табаком, солдат не утерпел и стащил небольшую папушку. Растирая табак на ладони, он обругал дураков татар, которые только добро переводят. -- Какой это табак? Никакой, то-есть, настоящей крепости... так, трава. На шоссе то и дело поднимались облачка пыли, вытягивавшияся за быстро мчавшимися экипажами в пыльныя ленты. Это ехали нарядные господа в Ялту и из Ялты. -- Вот оно где, наше-то похмелье,-- решил солдат, когда они очутилис на шоссе.-- Вы, вашескородие, этак в сторонке идите, а я уж все оборудую. Они разошлись по шоссе, и солдату посчастливилось. Какая-то барыня в красной шляпе и с красным зонтиком бросила ему двугривенный. Зажав деньги в кулаке, солдат бросился к товарищам. Но тут его ждало полное разочарование: Замерзавец тоже получил двугривенный и от той же дамы. Доктор издали видел эту сцену и понял только одно, что эта дама в красной шляпе была счастлива и разбрасывала только жалкия крохи своего счастья. Ему сделалось вдруи совестно, совестно именно потому, что на них смотрело это благодатное южное небо, которое было невольным свидетелем человеческаго унижения. Это было совсем не то, когда и "человека человек послал к анчару властным взглядом", нет -- гораздо хуже, потому что там была трагедия, а здесь последняя степень унижения. Это настроение еще более ухудшалось искренней радостью Орехова, который хохотал, как сумасшедший, и даже целовал Замерзавца. Всепожирающий инстинкт пьяницы покрывал все. -- Господи, что же это такое?-- думал доктор. По шоссе они отправились в Ялту. Богатая обстановка роскошных вилл, мчавшиеся на иноходцах проводники-татары, разодетыя дамы -- все это смущало доктора, как живой контраст его настроению. Сколько тут дач его счастливых коллег-врачей, но он им сейчас не завидовал. Да, дорогой хлеб науки сейчас разменивался самым жалким образом на гроши, вот для этих дач, вот для этих нарядных дам, экипажей, проводников. Ему даже нравилось, что вот он идет жалким оборванцем мимо всей этой наглой роскоши, которая прикрывает самое дрянное хищничество. Вот они, эти ликующие, счастливые и безсовестные хищники, и ему, оборванцу, их жаль... -- Э, сколько тут
наших понаперло,-- радостно говорил солдат, когда они очутились на толкучке.-- Помирать не надо... Прежде всего, на деньги, добытыя позорным нищенством, была куплена бутылка водки и роспита тут же, в тенистом уголке. Доктор вспомнил о почтовой марке, когда от всего банка осталось только две копейки. -- Этакая притча... а!..-- жалел Орехов от чистаго сердца.-- Ну, да ничего, добудем... Как бы еще такую барыню в красной шляпе поднесло. Дай ей Бог здоровья... Выпитая водка подействовала на доктора сильнее, чем обыкновенно, вероятно, благодаря усталости и начинавшемуся солнопеку. Он сидел и смотрел на площадь, где около деревянных лавчонок бродили южные босяки. В общем, та же Сенная, только больше солнца. Доктор уже начинал дремать, как вдруг ему пришла мысль, которая заставила его проговорить: -- Да, ведь, это была она...да, да!.. Он только теперь узнал эту даму в красной шляпе. Да, это была его жена... Боже мой, и он мог ее не узнать?!