ской академии, служил военным врачем, потом вышел в отставку и сделался земским врачем. Так он дожил до тридцати трех лет, когда в его жизни случился громадный переворот. Доктор влюбился, и влюбился, как мальчишка. Раньше женщина как-то не входила в репертуар его жизни. И некогда было, и подходящей женщины не встречалось. Он уже решил про себя, что кончит жизнь старым холостяком, но именно в этот момент и случилась с ним роковая катастрофа. Дело происходило зимой -- время года, как известно, менее всего располагающее к нежным чувствам. Обезжая свой участок, доктор остановился переночевать на земской станции. Он напился чаю и только хотел лечь в постель, как явилась какая-то женщина, укутанная в платки, и заявила, что старая барыня умирает. -- Какая барыня? -- А наша... Барышня плачет и велела непременно добыть дохтура. До усадьбы от станции было верст шесть, ехать ночью зимой не представляло никакого удовольствия, тем более, что все эти быстрыя умирания барынь -- вещь крайне сомнительная. Доктор устал и хотел спать, а тут изволь тащиться. Он все-таки поехал, потому что в усадьбе барыни жили одне, и станционный смотритель обяснил: -- Так, совсем разоренныя барыни... Старуха-то давно помирает. Ничего не может быть печальнее разореннаго жилья, особенно зимой. Старинный барский дом стоял в снегу неприветливой хмурой глыбой. "Барыня" занимала две маленькия комнаты, служившия прежде девичьей, а остальное помещение оставалось необитаемым. Это был дом-инвалид, охваченный старческим маразмом. От окон дуло, двери не затворялись, в самом воздухе чувствовалось разложение. В передней доктора встретила молоденькая девушка, лица которой он в первую минуту даже не разсмотрел. -- Вы уж извините, доктор, что я решилась вас потревожить в такую пору...-- говорила она, кутаясь в теплый платок.-- Но я совершенно потеряла голову... Бедная мама так больна, так больна... Больная лежала на старинной кровати краснаго дерева, занимавшей чуть не полкомнаты. Она встретила доктора умоляющим взглядом и попросила дочь выйти. -- Доктор, вас потревожили совершенно напрасно...-- с трудом проговорила она.-- Это все Клавдия... Для меня спасенья нет, я это знаю. Твердость умиравшей старушки тронула доктора, и он отнесся к ней с особенным вниманием. С медицинской точки зрения, она, действительно, была безнадежна, как конгломерат самых разнообразных болезней, наследственных, благоприобретенных и соответствовавших возрасту. Но жизнь еще тлела, и ее можно было поддержать, тем более, что под рукой находился такой питательный материал, как страстная любовь к дочери. -- У нея никого не останется после меня,-- обясняла старушка с откровенностью человека, для котораго кончено все.-- Отец давно умер... есть брат, но он хуже, чем умер... Родственники разбрелись, и я давно потеряла их из виду. Вообще, полное одиночество... Она похоронила себя в этом мертвом доме для меня... Ах, какая это чудная, светлая душа, доктор!.. Сколько в ней женскаго гереизма... Вы простите меня, что я все это говорю... Мне некому высказаться, а душа так изболелась. Старушке очень понравился скромный и серьезный земский врач, точно она его давно-давно знала. И лицо у него такое простое и хорошее. Она ему тоже понравилась. Когда-то старушка была очень красива и сохранила выдержку старой дворянской семьи. Вообще, чудная и такая милая старушка. Доктор решил употребить все усилия, чтобы поддержать эту угасавшую жизнь. Девушка отнеслась к доктору сдержанно и как будто с недоверием. -- Вы останьтесь у нас переночевать,-- предлагала она, когда специально докторский визит уже кончился.-- Ѣхать обратно ночью в такую погоду просто неприятно. Самовар готов... Я могу что-нибудь вам приготовить. Хотите яичницу? У нас прислуга одна, т. е. даже и не прислуга, а моя бывшая няня, и я сама все готовлю. Доктор поблагодарил и остался. Старушка скоро задремала, и они вдвоем поужинали в соседней комнате, разговаривая вполголоса. Только за этим простым деревенским ужином доктор разсмотрел девушку. Она не была писаной красавицей, но в этом простом, ласковом русском девичьем лице было столько внутренней теплоты, точно оно было освещено изнутри. Да, бывают такия лица, на которыя хочется смотреть без конца и чувствовать их близость. Немного стыдившаяся сначала девушка точно привыкла к невольному гостю и сделалась еще милее. Они разговаривали, как брат и сестра, встретившиеся после долгой разлуки. Все интересы девушки сосредоточивались около кровати больной матери, как в фокусе. Доктору нравилось, как она говорила о больной, и как ея глаза загорались тревогой, когда она взвешивала каждое его слово, стараясь найти в них хотя луч надежды. Представитель медицинской науки под конец почувствовал себя даже жутко, точно он был в чем-то очень виноват. После этого случайнаго знакомства доктор все стал чаще и чаще завертывать в заброшенную помещичью усадьбу, точно все земския дороги вели только туда. Старушка начала поправляться, чему много способствовало наступившее лето. Она не знала, как и благодарить доктора, а дочь, наоборот, делалась все сдержаннее, что немного смущало доктора. Раз -- дело было уже в конце лета -- возвращаясь из усадьбы, доктор сделал удивительное открытие: он, считавший себя неспособным на увлечения, почувствовал, что все его прошлое ушло куда-то далеко-далеко, и что все настоящее и все будущее сосредоточено в разоренной барской усадьбе. Пред его глазами точно разверзлась какая-то пропасть, и он стоял на обрыве, чувствуя, как томительно сладко кружится голова и замирает сердце. Неужели это была любовь?.. Он не умел бы дать названия охватившему его настроению. Тут было все -- и радость, и страх, и отчаяние. Доктор с особенным вниманием разсматривал свое лицо в зеркале и находил его совсем неподходящим для такого настроения. Самое простое русское лицо с мягким носом, добродушной улыбкой и неуверенным взглядом. Разве такое лицо может понравиться? С другой стороны, у доктора являлись моменты душевнаго подема, когда он начинал считать себя лучше других, и с нетерпением ждал момента сказать ей все. Да, приедет и скажет... Но эта смелость падала до нуля, как только докторский экипаж подезжал к усадьбе, и у доктора сейчас же являлся виноватый вид. Он чувствовал себя жалким ничтожеством, которое существует по какой-то неудачной выкладке ариѳметики природы,-- в природе есть свои нули и отрицательныя величины. Обяснение произошло совершенно неожиданно, и доктор чувствовал себя глубоко несчастным и жалким человеком, который сознает, что делает непростительную глупость. Ему казалось, что она сейчас же выгонит его вон, и ворота усадьбы будут для него закрыты навсегда. -- Я больше не могу, Клавдия Григорьевна...-- повторял он, ломая руки.-- Я весь измучился... Она выслушала его с опущенными глазами и сказала только одну фразу: -- Позвольте мне подумать... Через три дня я дам ответ. Три мучительных дня... Доктор почти не спал. Она все-таки не отказала и не выгнала его, значит, есть тень какой-то надежды. Через три дня получился и ответ. Она писала, что согласна, но предварительно пусть он сам переговорит с maman. Старушке сделалось дурно, когда доктор, сбиваясь, обяснил ей свои намерения. Очнувшись, она проговорила с особенным ударением: -- Доктор, не забудьте одного: Клавдия носит старинную дворянскую фамилию Ковровых-Свирских. -- Что вы хотите этим сказать? Она ничего не могла обяснить, и доктор только впоследствии понял значение этого предостережения.