V.
Женитьба и первое время после женитьбы походило на радужный сон. Доктор был счастлив, как никто, и это счастье было омрачено только случайно вырвавшимся признанием Клавдии Григорьевны, что она вышла замуж из желания успокоить умиравшую старушку мать, боявшуюся больше всего оставить дочь непристроенной. Доктор вполне понимал законность такого желания, а с другой стороны, у него в первый раз появилась какая-то смутная тревога. Что-то было не досказано, и оставался громадный пробел. Угасавшая жизнь старушки, кажется, больше всего поддерживалась скорбной мыслью о судьбе неустроенной дочери, а после ея замужества наступило быстрое ухудшение. Через полгода она умерла. Перед наступлением предсмертной агонии она пожала руку зятя и проговорила: -- Благодарю вас... за все... Берегите Клавдию... Мог ли думать когда нибудь доктор, что именно эта Клавдия сделается причиной его погибели, тем роковым толчком, который свалит его в бездну. И он, безумец, любил ее, молился на нее, на ту, которая сделалась его несчастием. Как странно устраивается человеческая жизнь: человек сам идет навстречу своей гибели, увлекаясь призраком счастья. Если бы доктор даже знал, что все будет так, как случилось, и тогда он не мог бы отступить. Есть вещи сильнее единичной воли, которыя неудержимо толкают вперед. Доктор скрыл от жены, как ему было неприятно слышать, что она вышла за него замуж только для успокоения умиравшей матери. Это была первая ложь. Он, такой простой, любящий и готовый отдать всю свою жизнь, каплю по капле, за нее, почувствовал, что не может сказать жене всего прямо в глаза. Ему было больно даже думать об этом, и каждое слово являлось бы кровной обидой. Есть вещи, к которым нельзя прикасаться, как к священным предметам. Если разобрать, то сейчас доктор любил даже не ее, ту реальную женщину, которая носила его имя, а любил свое чувство к ней, свою любовь. Последней ошибкой доктора было то, что он после Рождества повез жену в Петербург. После института она попала прямо в деревню и похоронила в ней свои первые девические годы. Доктору так хотелось провести сезон в столице, чтобы поучиться в клинике последним словам науки, главным образом -- только возникшей бактериологии, перевернувшей вверх дном прежние методы лечения. Засидевшийся в провинции врач жаждал научнаго освежения иг рвался к самому горнилу знания. Клавдия Григорьевна сначала отнеслась равнодушно к мысли о поездке в Петербург, как к чему-то невозможна далекому и неосуществимому. Такой она и ехала в Петербург и такой была там до перваго спектакля, когда расплакалась у себя в ложе. -- Что с тобой?-- удивился доктор. -- Я сама не знаю... Мне так хорошо, так хорошо... Ты не можешь себе даже представить, как я счастлива. В Петербурге у доктора оказалось достаточное количество знакомых, главным образом, конечно, среди своего медицинскаго мирка. Было много интересных встреч со старыми товарищами по медицинской академии. Товарищество распалось на две неравных половины: редкие счастливцы, сумевшие устроиться в столице, и простые провинциальные врачи, работавшие по всевозможным захолустьям. Сначала Клавдию Григорьевну интересовали эти школьные товарищи мужа и их жены, а потом она как-то сразу отвернулась от них. С своими подругами по институту она тоже старалась не встречаться, точно стеснялась своего положения, как жены простого провинциальнаго врача. Она не завидовала им и вместе с тем не желала возобновлять школьную дружбу. Все ея мысли, интересы и желания сосредоточивались сейчас в театре. Это было какое-то опьянение. -- Сцена -- это все... жизнь, счастье, любовь,-- повторяла Клавдия Григорьевна, обясняя свое увлечение.-- Я отдала бы половину своей жизни за счастье быть артисткой. -- Тебе хочется быть актрисой? Представь себе, что эта почти болезнь нашего времени, и у тебя найдется слишком много соперниц. Какая хорошенькая женщина не мечтает теперь о сцене -- все рвутся туда, в этот заколдованный круг. Жизнь в Петербурге кончилась тем, что Клавдия Григорьевна поступила на сцену. Это была настоящая трагедия. Доктор понимал только одно, что для него все кончено, и что жену ему не вернуть. Ее поглотил театральный молох. К себе в провинцию доктор вернулся один. Жена осталась в Петербурге. Она поступила в одну провинциальную труппу. Доктор следил за ней только по отрывочным газетным известиям. Оффициальнаго разрыва между ними не было, и у доктора оставалось что-то вроде надежды, что сцена надоест жене, и что к нему вернется его семейное счастье. Сначала они переписывались, но потом письма от нея становились все реже, короче и холоднее. Закончилась вся эта история тем, что Клавдия Григорьевна сошлась с каким-то. актером, о чем откровенно и сообщила мужу. Теперь уже все было кончено. Доктор пережил все муки, какия может только доставить безумно любимая женщина. Он меньше всего думал о себе и о своем мужском позоре. Кому какое дело до его личных дел? О, он был счастлив и благословлял память этого минувшаго счастья... В обстановке своего дома он старался оставить все так, как было "при ней" и когда садился обедать, то напротив него стоял пустой прибор. Он не желал участия друзей, мудрых советов и соболезнующаго внимания, а поэтому раззнакомился со старыми знакомыми и повел замкнутую жизнь стараго холостяка. Вот здесь и начался роковой запой, тот русский запой, который сжигает человека на медленном огне. Явилась роковая первая рюмочка и еще более роковая мысль, что это только сегодня, а что завтра все кончено -- ни одной капли проклятой отравы. Происходил роковой самообман, который губит тысячи жизней. Запой шел вперед быстрыми шагами, и доктор боялся только одного, чтобы об этом как-нибудь не узнала жена. Правда, теперь их отношения ограничивались одним -- ровно через год она сообщала ему свой переменявшийся театральный адрес, а он высылал ей вид на жительство. Это была жестокая ирония его семейной жизни. Шаг за шагом доктор спустился по всем ступеням физическаго, нравственнаго и умственнаго разложения, пока, в конце концов, не очутился в Петербурге на Сенной. Дальше падать было уже нельзя... Ужасное положение доктора усиливалось еще тем обстоятельством, что доктор когда-то сам лечил запойных и отлично понимал, куда идет. Он ставил самому себе безошибочный диагноз: у него уже давно было "пивное сердце", печень увеличена, каттар желудка, перерождение почек, трясение рук, бродячия суставныя боли -- одним словом, он быстро шел по пути разрушения. Жизнь сводилась на