Он узнал заросший обломок скалы, небольшое отверстие у самой земли. Из отверстия поднимался едва заметный парок. Кто-то дышал, маленький и теплый. Салман улыбнулся и присел на корточки неподалеку. Он готов был сидеть целые сутки, ждать неизвестно чего. Но по дыханию маленького существа он понял, что хозяин норы забеспокоился. Сейчас, сейчас он выскочит, маленький, когтистый, замечательно отважный.
И действительно, послышалось глухое ворчанье, и из норы выскочил дикий лесной кот. Был он в густой зимней шубе дымчатого цвета, лукавые глаза его расширились при виде большого и смелого противника. Кот тут же упал на спину и ударил по воздуху когтистой лапой. Чеченец молча любовался красивым животным. Ему нравилось это дикое существо, которое не надо было ласкать, трогать, убивать. Оно жило само по себе, по своим лесным законам. Никому не мешая жить...
Это было первое живое существо, которое увидел Салман на родине. Кот шипел и тянул к нему когтистую лапу... Ну, вот Салман и дома.
Дойзал-юрт, как и до войны, сбегал вниз по горному склону, чтобы остановиться над горной речкой, которая была дорогой в долину. Был светлый весенний день, но аул был безмолвен, как ночью. Собаки не лаяли, людей и животных было не видно и не слышно. Салман еще не вошел в аул, а ему было уже все понятно. Никого он там не найдет, всех уже давно увезли.
Он зашел в дом на краю села, где жили Саадаевы. Ведь у Азиза жена русская, может, ее не тронули? Никого. У Эдиевых тоже пусто. Везде одно и то же. Везде следы поспешного сбора, туши убитых животных, не освежеванных, с отрезанными как попало мясными кусками, разбросанная одежда, узлы с вещами, видимо, не разрешенными в дорогу, и застреленные собаки.
Перед тем, как войти в свой дом, Салман пошел на двор Мидоевых. Его тянуло в комнату Айшат, хотелось дотронуться хотя бы до ее вещей, может, подобрать ее платок. Подходя к дому, он будто бы увидел за закрытыми ставнями дрожащий свет. Может, какой-нибудь отблеск, отсвет? Это за закрытыми ставнями? Салман взял автомат на изготовку. Вспомнил скрипучую входную дверь в доме Мидоевых. Поэтому быстро рванул ее и, не теряя времени, ворвался в помещение. На ходу он почувствовал тепло отапливаемою помещения. Свет был в женской половине. Разведчик толкнул дверь ногой, сразу же отпрянул в сторону от предполагаемого выстрела, но с тайной надеждой в сердце увидеть великое чудо - сидящую у лампадки Айшат...
На него из угла испуганно смотрел человек в бурке. Лицо у него было совсем не чеченское и, что особенно удивительно, совсем не русское.
- Руки вверх! - приказал Салман, а увидев, что под упавшей буркой были лохмотья немецкой формы, добавил: - Хенде хох!
- Гитлер капут, - ответил тот с готовностью и даже радостью в голосе.
Немец действительно заулыбался, стал тыкать себе в грудь, а потом показывать на Салмана, что-то быстро заговорил, опять засмеялся. Сумасшедший?
- Плен, плен, - говорил немец. - Клаус Штайнер... Жить... Терек... Кавказ... Плен, плен...
И туг Салман узнал его. Лето сорок второго года. Жаркая, дымящаяся от зноя степь. Та самая мутная речка с камышами, где потом погибнет Азиз Саадаев. Развалившиеся на берегу горные стрелки. Мелькающий в руках верный кинжал. Перерезанные глотки. Срезанный с эмблемы цветок. Немецкий солдат, которого он тащил через камыши, через минное поле.
Как он сюда попал? Что он делает в доме его невесты? Что вообще происходит на этом свете?
- Плен, плен, - радостно твердил немец, словно птица. - Жить, жить...
* * *
Об Айсет ей сообщила Астрид. Позвонила ей на мобильный.
- Знаешь, - сказала она, - ты можешь оставить ту картину себе. Ведь я не выполнила своей части договора. Пусть картина напоминает тебе об Айсет...
Софи-Катрин поехала на вокзал, достала картину из ячейки камеры хранения, взяла такси и поехала на Чистые пруды.
Астрид открыла дверь и молча впустила гостью в квартиру.
Астрид была в черном. И в комнатах не светились вечным огнем привычные телеэкраны.
Они прошли в спальню. Астрид поставила картину на мольберт. Присели на краешек кровати. Выпили молча.
- Давай поедем к художнику, - первой нарушила молчание Астрид.
- Давай...
Модест Матвеевич был у себя в мастерской.
- Это муж Лики и мой друг, - отрекомендовала его Астрид.
- Я догадалась, - сказала Софи-Катрин без улыбки, протягивая руку Модесту Матвеевичу.
Догадаться было несложно - повсюду на полотнах была та девушка. Тоненькая девушка, что в спальне Астрид теперь вечно снимала свой белый ажурный чулок.
- Модест, - обратилась к художнику Астрид, - ты мог бы написать портрет по фотографии или даже лучше, по видеофильму?
- Портрет твоей подруги? - спросил художник.
- Портрет нашей подруги, - уточнила Астрид, - она погибла позавчера.
Модест молча подошел к бару. Достал бутылку виски и три стакана.
Софи-Катрин сидела согнувшись, подтянув коленки к самому подбородку. Астрид в прострации глядела куда-то в сторону.
- Оставьте кассеты и фото, - сказал Модест, - я погляжу...
Они тихонечко нализались в тот вечер, но каждый отправился спать в свою постель. И каждый, засыпая, думал о своем. О том, что не смог помочь, не смог защитить, спасти...
Модест думал о Лике.
Софи-Катрин думала об Айсет.
А Астрид думала о себе, вернее о том, что не смогла она спасти свою душу. Себя спасти.
Джон увидал репортаж из России, когда они с Мэгги собирали вещи, собираясь снова тронуться в путь.
- Мы показываем вам репортаж, подготовленный директором нашего московского отделения Астрид Грановски...
С экрана телевизора на Джона глядела Айсет.
- Московская редакция потеряла одного из своих лучших сотрудников, говорил голос за кадром, - а лично я потеряла подругу, и как мне теперь кажется, лучшую подругу, потеря, которая в жизни уже никогда не восполнится...
С экрана на Джона глядела Айсет.
- Мы покажем сегодня ее фильм, тот ее фильм, который она не успела доснять, с кассетами которого ее так и нашли в расстрелянной бандитами автомашине на сороковом километре федеральной дороги А-140...