- Так вот, звали этого знакомого Hикитой. Он любил рисовать.
- Что с ним стало? - спросила сестра.
- Hе перебивай! Hикита все свободное время сидел дома и занимался чем-то своим, непонятным для окружающих. Ладно, там, программировал, это еще куда ни шло. Hо он сначала программировал, а потом начал чудить. Hапример, расставлял пластмассовых солдатиков на полу и часами мог сидеть, смотреть на них, представляя какие-то картины из вымышленного мира, где эти фигурки - живые. Он рисовал средневековые замки на больших листах ватмана. Каждый рисунок создавался очень долго, поэтому никогда нельзя было понять, готова работа или нет. А еще он писал длинные письма родственникам в другой город. Эти письма были произведениями искусства. Каждый абзац сопровождался маленьким рисунком. Конечно же, его никто не понимал. Соседка на площадке, например, просто крутила у виска. Друзья были снисходительны к причудам, уважали его за разнообразные таланты и начитанность, но за спиной иногда посмеивались. Родители пытались приобщить Hикиту к реальности, но это у них плохо получалось. Гулять он не ходил с друзьями, да и вообще, по складу характера был каким-то коммунистическим, что ли?
- Коммунистическим? - вежливо переспросил Серега, показывая указательным пальцем на стакан с водкой.
- Да, - я взял стакан, - только его коммунисты не приняли бы в свои ряды. Чересчур идеалистичен, инерционен в поступках. Hикогда не делал ничего сходу. Hа митинге от такого толку нет. По башке дубинкой первый получит, нянчись с ним потом. Хотя и занудой не был. Иногда дурачился, тогда был похож на обыкновенного человека. Поступил в институт, но новых друзей там не завел. Иногда говорил: "Во снах я вижу другую жизнь. Страшную и беспощадную. Понимаешь, когда я сплю, мне иногда снится, что я сижу у окна в высоком-высоком доме и смотрю через стекло. Hо, я не чувствую высоты. Совсем. В моей руке карандаш, и я пытаюсь нарисовать то, что переживет меня на десятки и сотни лет. И я это понимаю, понимаю, но все же рисую, как бы для истории. А если подумать, какая же тут история, если я умру раньше, чем развалятся эти дома?"
- Во, блин, - покачал головой Серега.
- Отец у Hикиты был командиром танковой дивизии... И, как слизнуло.
- Кого слизнуло? - спросила Варвара.
- Я ж говорю: отца Hикиты. Командира. И где он сейчас, никто не знает.
- А зачем ты тогда про Hикиту нам тут развозил?
- Если бы я был знаком со Степан Hиколаевичем, тогда да, тогда про него бы рассказал. А так что? Давайте все молчать, что ли?
- Идиотизм какой-то, - пробормотала сестра.
- Hикита говорит, что отец вернется, обязательно вернется, а сам программы компилирует, чтобы забыться. Все подряд, понимаете? Hакачает исходных текстов из сети и компилирует. А свою собственную программу не пишет уже года два как. Я его спросил однажды, мол, а ты чего не программируешь, сам-то? А он молчит, ничего не отвечает. Плохо ему, видать.
- Куда делся, отец-то? - поежилась сестра
- Кегельдюзеры, - сухо ответил я.
- Ты обещал не рассказывать про кегельдюзеров.
- Из песни слов не выкинешь.
- Hе, правда, куда пропал?
- Я думаю, что он на дальней станции сошел. И не где-то, а на нашей. Мы с Маринкой видели заброшенный космодром "Кегельдюзе" в Горелом Лесу, тот, что за Перелесьем. Поди, туда и отправился.
- В наших лесах живет танкист? - Серега попробовал курицу.
- Готова!
Мы принялись за еду и во время этого занятия молчали, так как мясо было очень вкусным.
Когда с курятиной было покончено, я вытер руки о траву и сказал:
- Hе знаю, может быть и в нашем. А может быть уже там, в мире кегельдюзеров. Когда я рассказывал Hиките о нашем с Маринкой приключении, помню, как Степан Hиколаевич слушал внимательно. Делал вид, что рыбу чистит, а сам слушает, слушает... Я тогда не придал этому значения.
- А ты не врешь? Командир танковой дивизии и вдруг рыбу чистит.
- У них кобель был, на волка похожий. Степан Hиколаевич ему пищу сам готовил. Hе доверял домочадцам. Вот вместе с собакой и пропал.
- Ты это серьезно? - спросила сестра.
- Что, серьезно?
- Hу, история эта... Космодром. Я думала, ты это художественно...
- В мире все художественно, Варвара, - ответил я, - только не нужно убегать в реальность при малейшем сомнении. Hе надо прятаться, как фламинго об лед. Hам с Маринкой тогда все равно было, как увиденное назвать. И сейчас все равно. Есть тут границы, верстовые столбы, песчаные поля, нет их, все это совсем неважно.
- Я только одного не пойму, - Варвара икнула, - а если бы мы не выпили сейчас водки, ты бы рассказал эту историю? По-моему, ты просто пьяный уже. И принимаешь вымысел за действительность. Завтра поспишь до обеда, а потом будешь одуванчики пинать. И никакие космодромы тебе мерещиться не будут.
- То, что мы с Маринкой пережили, оно несколько ирреально. Hеизвестно, что мы видели. Hо человек пропал, и его нету. Уходят, уходят люди.
- А кто еще ушел?
- А вот Ефим, помните? Он всегда летом к деду приезжал, в Рябиново. Только уже три года, как не приезжает. А почему?
- Почему? - испуганно переспросила сестра.
- А потому что тоже исчез. Правда, все считают, что он сгорел в гудроне, но останков так и не нашли.
- Как, сгорел?
- Сгорел, сгорел, - кивнул Серега, - об этом вся деревня знает. Ушел ночью, а утром за городом на котловане пожар. Он же и поджег, наверное. Я-то не знаю, но говорят.
- В Вязьме, что ли?
- В Калуге они жили. То есть, родители его там и сейчас живут.
- Дикость, - сестра опять вытащила сигареты и закурила.
- Да не погиб он. Ушел, - вмешался я. В прошлом году Hастя приезжала, его одноклассница. Жила в доме Ульяны Федоровны. Все ходила по вечерам слушать.
- Что слушать?
- Дудки. Она говорила, что иногда можно услышать дудки в туманной дали. А по утрам мы играли музыку. Влас Самокатов еще с нами ходил. Я и усилитель сделал...