В период восстания белочехов партийная организация большевиков бросила против них тысячу лучших сынов и дочерей, особенно ослабив свои ряды в Воткинске. У Котласа были англичане, на Волге хозяйничали чехи. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, действуя по заранее намеченному плану, в это время выступило контрреволюционное офицерье в Ижевске и Воткинске… Мобилизовав крестьян и рабочих, создав ударные офицерские отряды под началом отличных военных специалистов, они стали располагать большой силой.
Нашему командованию надо было немедленно ударить по Ижевску, не дать врагу опомниться.
Мы ехали в хорошо знакомый район, где кроме красных частей большой силой являлись и специальные партийные работники в деревнях.
Еще задолго до организации Особой Вятской дивизии в глухие вятские деревушки был брошен на укрепление Советской власти рабочий московского завода «Динамо» Николай Кузьмичев, поселившийся в деревне Зура, что расположена по главному тгакту на Ижевск.
Кузьмичев провел выборы в Советы, организовал деревенскую бедноту, нащупал в округе своих, надежных людей.
В вятских лесах, в ста двадцати пяти километрах от железной дороги, большевик Кузьмичев проводил четкую классовую линию. Вотяки хотя и плохо понимали русский язык, все же слушали его сочувственно. А когда на митингах появились переводчики, учительница и телеграфист, Николай и вовсе покорил сердца забитых людей.
Вятка послала в деревни несколько таких организаторов. Их работа сразу дала ощутимые результаты. Представители партии сообщали о настроении крестьянства, о положении в восставших городках, изучали местность, устанавливали численность врага, узнавали его планы. Там, где работали эти товарищи, белым не удалось провести мобилизацию крестьян. А в период боев в этом районе на подмогу регулярным частям Красной Армии неоднократно являлся Кузьмичев с организованным им отрядом крестьян-добровольцев. Зура ни разу не была сдана белым.
Скоро мы у цели. От Дебесс, где разместился штаб дивизии, до Зуры всего тридцать верст. Каждый метр пути хорошо знаком мне. Сколько раз уже и ездила и ходила по этому тракту. Здесь мы шли с боями, когда неприятель прорвался с воткинского направления. Здесь ездили к матросам забирать лишние пулеметы, здесь организовывали питательные пункты и перевязочные отряды.
Дорога идет то по небольшим лесочкам, то широким полем. Вот и три знакомые высокие осины. В августе их листва казалась чуть позолоченной. Прошел только месяц, а осины совсем пожелтели. Прозрачный осенний воздух придает очертаниям всех предметов, что я вижу вокруг, какую-то особую резкость и четкость. Не знаю почему, это навевает необъяснимую грусть.
— Смотрите! Лапти-то все висят на дереве! — возбужденно говорит Киселев. — Я заприметил их, когда шли здесь с Новгородским полком. На ветке покачиваются. Посмотрел — дырявые. Так и остались… В бою ни нам, ни им не нужны. Может, сбросить, чтоб не мозолили глаза?
— Не сейчас. В другой раз, когда будем посвободней…
Казалось бы — мелочь. А вот запомнилась эта картинка, не просто запомнилась — отчеканилась в мозгу. И через год внезапно всплыла перед глазами во время словесной стычки с меньшевиками у паровозников в сборочном цехе.
Было это в Харькове, когда вновь подняли голову враги, почуяв подмогу.
Истошным голосом вопил какой-то человечек о наших промахах, о продразверстке, о голодухе и льющейся крови.
Отвечая ему, я начала с привета от володарцев. Напомнила о нашем наступлении, о боях, об озверелом белом воронье, оставившем после себя только заброшенные на дерево дырявые лапти, не нужные в бою ни им ни нам, да еще таких вот говорунов, как тот, что выступал передо мной. То и другое давно пора смахнуть, чтобы не мешало людям.
Сравнение попало в точку. Интеллигентик запищал, что про лапти я все выдумала, но был осмеян. А смех, как известно, разит подобно пуле.
Приехали в Зуру. Николая Кузьмичева дома не оказалось: уехал на сход в соседнюю деревушку. Нас тепло встретила его хозяйка — учительница. Вскоре пришел и телеграфист. Это — вся местная интеллигенция и вся русская колония в удмуртской деревне.
Телеграфист — сторонник большевиков. От него узнали, что на деревню был налет. Белые подожгли Совет: искали Кузьмичева. О телеграфисте они не знали, а он в это время отстукивал донесения в Игру, Дебессы, Чепцу. Мальчишки, организованные учительницей, разнюхали, как расставлены караулы. Наспех организованному отряду володарцев оказалось нетрудно взять живьем всю банду.
Через руки телеграфиста проходят все донесения. Он знает положение на фронте. Довольно близко познакомился с володарцами — они несколько раз стояли в Зуре.
— А последнее нападение! Только подумать… Чего стоил один бой у Игры, переходивший в рукопашную! Мне телефонисты передавали, как дрался Лунц. Сначала руководил боем, потом сам лег к пулемету. А выбыли из строя санитары — стал таскать раненых. Отнесет раненого — и снова впереди. Гимнастерка пропиталась кровью, потом так и не смог отстирать… В общем, отбили они неприятеля. А дальше не пошли. «Игру, говорят, не отдадим. Здесь и стоять будем, пусть другие в обход идут. Наше дело — белых вперед не пускать, а наступать нам нельзя. Кругом леса, разве здесь развоюешься?..»
Так мы узнали «общественное мнение» о володарцах, еще не доехав до Игры.
В Игре нам салютуют посты. Навстречу в облаке пыли мчатся… гусары!
Интересные ребята — «гусары» володарцев. Одно сочетание слов чего стоит! А вышли они в «гусары» таким образом. Полк спешно формировался в Луге. Для разведки организовали конную сотню, набрали лошадей. В интендантстве нашли заготовленное впрок обмундирование гусарского полка — синие куртки, красные рейтузы, белые шнуры зигзагами через всю грудь. Охотников отыскалось множество. Сформировали отличную часть в сто сабель. Произошло это, когда на севере не было и речи о формировании конных частей. «Гусары» володарцев были единственными кавалеристами на весь район.
Питерские пролетарии быстро овладели кавалерийским искусством. Взводные командиры подобрались из солдат царской армии — разведчики, рубаки, буйные головы.
В полку «гусары» задавали тон остальным. К пехоте относились «по традиции» свысока, но командира полка пехотинца Лунца побаивались не на шутку.
«Гусары» встретили нас радушно. Показывали, как укреплена Игра, рассказывали о боях на прошлой неделе, не умолчали о потерях.
А вот и Лунц. В полку он недавно. Прежний командир снят за неподчинение боевому приказу. Володарцы относятся к новому командиру настороженно-выжидательно. Необходимо время, чтобы завоевать авторитет, стать истым вожаком полка, чтобы бить наверняка.
Лунц — товарищ моего брата Исаака, командира бригады, павшего под Симбирском. Отношения у нас отличные. Журю его за неосторожность в бою, ехидно рассматриваю плохо замытые пятна крови на спине.
— Откуда знаете?
— Так, сорока на хвосте…
На конях объезжаем линию обороны. Целая система окопов, три ряда проволочных заграждений, артиллерия хорошо замаскирована — неприятельскому наблюдателю не нащупать; но в случае нужды и вывезти орудия не так-то легко.
— Что это у вас, товарищи, позиционная война? Окопались отлично! Видно, стоять здесь полагаете до второго пришествия?
Лунц огорчен, сопровождающие нас командиры возмущены — они ожидали возгласов восхищения. Немного замявшись, вперед выступает командир «гусар»:
— Товарищ комиссар дивизии должен знать: наша цель — удержать Игру. Другой дороги для ижевцев на север нет, а через нас им не прорваться.
— А мне кажется, даром затрачено много сил и времени. Отбив наступление, надо было гнать врага, а не окапываться подобно кротам.
Лунц вспыхивает, но, учитывая настроение окружающих, сухо козыряет:
— Слушаю, товарищ комиссар!
Осматриваем расположение полка. Особое внимание — раненым. Сообщаю, что по всей линии до Дебесс, где развернут дивизионный лазарет, имеются перевязочные пункты, раненых примут, накормят, переменят повязки. Чувствую — после разговора о раненых атмосфера становится теплее.