Мы уже несколько дней в полку. Познакомились, подружились, знаем всех командиров и многих красноармейцев. Были с «гусарами» в разведке, перестреливались с неприятельскими дозорами.
Налево от главного тракта расположена в лесу база белых. Это станция узкоколейки, по которой перевозят подкрепления, продовольствие.
— Вот бы организовать налетик на станцию! — мечтает командир конной сотни.
— На все свое время.
Наконец решаем: настала пора действовать. С Лунцем полная согласованность. Он, правда, еще колеблется, но постепенно сдается по всем пунктам.
— Можно, конечно, попытаться… Но предупреждаю: при неудаче потери могут быть очень значительные… В случае отступления нам не удержать Игру, откатимся до Дебесс.
— А с какой стати откатываться? Будем идти вперед!
В комнатушке штаба не продохнуть от махорочного дыма. Представители «гусар» в полном составе. Они лучше других знают местность: конная разведка проникала до самой Якшур-Бодьи. Отстреливаясь от вражеского батальона, в ближнем лесу целиком полег один взвод.
Докладываю о плане наступления. Положение в общем рисуется так.
Наступаем тремя группами. Первые две, левый фланг и центральная группа, берут Воткинск. Правый фланг движется по направлению к Ижевску. Средняя группа уже подошла к Воткинску и заняла Мышкино — на самых подступах к городу.
Рассказываю о боях, о героизме отдельных отрядов и полков, о подвигах начдива Медведева, личным примером вдохновляющего бойцов.
С занятием Мышкино продвижение приостановилось. Отстают фланги, в особенности правый, занимаемый володарцами. Грозит обход, белые могут отрезать тыл.
Задача володарцев — подойти к Якшур-Бодье, последнему населенному пункту на пути к Ижевску. От володарцев зависит исход всего наступления, всей операции по ликвидации ижевско-воткинского мятежа. Любой ценой надо оттянуть на себя силы мятежников, раздробить их части.
С этим предложением согласны далеко не все. Говорят о заслугах полка, о потерях, о плохом вооружении, словом — «плач и стенания на реках вавилонских».
Терпеливо выслушав каждого, командование отдает приказ: полк выступает завтра в четыре тридцать.
В Игре остается заслон из ста человек для охраны госпиталей и для связи со штабом дивизии в Дебессах.
Зашумела, пришла в движение Игра. На многих лицах — радость. Решили — и нет места сомнениям.
Предстоят горячие дни и тревожные ночи. Надо набраться сил. В штабе уже по-походному. Можно прикорнуть только на скамейке.
После страшного напряжения нервы взбудоражены до предела. И неведомо, спишь или грезишь наяву. Кто-то скрипит в углу — то ли телефонист свертывает имущество, то ли хозяйка качает своего сыночка…
А мой сынок! Как плакала бабка перед моим отъездом…
— И малого заморишь, и сама пропадешь. Сегодня только отняла от груди…
Теплынь! Мы всей семьей — Мурзик, бабка и я — на Воробьевых горах… Нет, все это только пригрезилось. Рядом ни сына, ни солнца. А тепло мне от лампы, которую близко придвинули к краю стола.
Лунц допрашивает охотника, задержанного заставой.
— «Иди, не бойся, в бой не встрянешь. Наш фланг вроде как для отдыха», — баял мне племянник, что в саперах. Вот и думал: пойду, не заметят… Много ли войска? Да разве сочтешь! Много! Только крестьяне все к дому норовят. К Ижу не пойдут. Городские же больно как люты! Народная наша армия, говорят. Мы-де за крестьян, за равенство, а у большевиков — коммуния… Охотники, известное дело, с заводом связаны: дробь, пули, ружьишко новое. Только теперь ни-ни. Покуда Ижевск не утихомирится, лучше белкам посвищу… В городе всем офицеры-беляки заправляют, не пикнешь. Когда восстание поднимали, то да се сулили, а теперь зуботычины, как при царском режиме. Опять на шею сели. Сталь, к примеру, чехам на бронепоезда отправляют. Продают, иуды, Россию…
Нас, видимо, не ждут — это хорошо. Сон сняло как рукой.
Часы показывают четыре. Мы выходим под синеватый простор неба. Звезды еще не потухли. На стрехах домов блестит иней.
Село уже проснулось. Возле квартир взводных командиров собрались группы красноармейцев. В полутьме каждому хочется быть ближе к товарищам.
Объезжаем части.
У артиллеристов нас находит пешая разведка — несколько юношей лет по шестнадцати-семнадцати, все добровольцы-путиловцы. Старший прыгает с ноги на ногу («Замерзли, проклятые! Обувенка разваливается… Кабы сапоги…»), но докладывает довольно четко:
— Подползли к самым заставам. Пробрались в деревню. Везде тихо. Наши боялись: вдруг мы в наступление, а они с тыла — да на нас! Где там! Им такое и не снится! Нет, товарищ командир, смены не надо, пойдем впереди полка.
Через несколько минут скачут конные дозоры. Везде спокойно, наша подготовка не замечена неприятелем.
— Ох и всыпем белякам! Только бы до Марьина засветло добраться!
— Товарищ командир, подтягивайте пехоту, чтобы до солнышка тронуться, — торопят «гусары».
— Выступаем без сигнала в четыре тридцать. Поменьше суматохи и шума!
У артиллеристов все готово: лошади впряжены, орудия и зарядные ящики вытянулись вдоль дороги, разведчики и связисты построены в колонны по трое.
— Что вперед высунулись! Все равно поедете сзади, — острит кто-то.
Подъезжаем к сборному пункту у снятых ворот. Постепенно подтягивается пехота. Все боевые единицы налицо.
— Кухня, кухня, обозы! — запыхавшись, рапортует Киселев, сразу освоившись с новой ролью (он связист). — До сих пор не собрались: пищу, говорят, раздаем…
Скоро пять. Пехота топчется на месте, «гусары» то проскачут вперед, то слетают в деревню и возвращаются с соответствующими донесениями.
Десять минут шестого.
— Начальник хозяйственной части!..
— Есть!
— Что, проваландаемся до обеда?
— Через две минуты выступаем.
— Пойдете сами, без охраны.
Обозник сникает. Через несколько минут в конце улицы показываются телеги, груженные всяким скарбом. Какие-то сундучки, обломки мебели… А разгружать поздно!
Выступаем организованно, но с опозданием почти на час.
Дорога в серебристом покрове, он словно тонкий налет. Ступит копытом лошадь — отпечаток как восковой слепок. А от колес — длинные извилистые ленты.
Движемся колоннами по оголенному полю. Стерня разбухла от дождей, и по ней мягко ступать.
На горизонте вправо большой лес, который тянется к Ижевску.
В володарцах здесь каждый метр дороги, каждый куст будит воспоминания.
— Вот здесь дрались с батальоном второго Ижевского белого полка. Здесь залегли. Глядь — неприятельская разведка скачет. Мы — строчить из «льюиса», они так и шарахнулись. А подо мной лошадь их начальника… — рассказывает командир эскадрона.
Высоко поднялось солнце. Напряжение начинает падать, громче звучат разговоры, люди становятся увереннее. Часы показывают одиннадцать. Мы прошли не больше пятнадцати верст, а до деревни, что приткнулась у самого леса, без малого двадцать пять.
«Гусары» доехали до Марьина. Неприятеля нигде не видно. Разнесся слушок: ждет у леса. Откуда появился слух? Разве поймешь, кто первый бросил мысль, как она превратилась в достоверность и внесла беспокойство?
Совещаемся с Лунцем. К деревне Марьино надо подойти не позже часа. Разведка обследует лес, и мы пройдем его засветло. Лес от Марьина тянется до Верблюжьей. Восемнадцать километров — и на всем протяжении одна узенькая дорожка, никаких троп. Если белые поставили у дороги пулеметы, укрыться будет негде. Один взвод врага может уничтожить весь полк.
Вот и Марьино. Заранее ускакавшие вперед квартирьеры размещают штаб. Кухня устроилась на пригорке. Красноармейцы рассыпались по избам. Вотяки угощают хлебом, молоком. Здесь несколько раз бывала наша разведка — за все платила, ничего не тронула. Нас принимают приветливо.
— Белые прошли к лесу. Их много. Солдаты из нашей деревни баяли, что красных прет видимо-невидимо…
У леса — заставы. Передышка.
Командиры собрались в штабе. Как быть? Оставаться у леса нельзя: позиция опасная — к утру перебьют весь полк.