Сидор запрокинул голову и неожиданно громким и гулким для его лет голосом проревел:
― Ванька!!! Ванька!!!
Окно на втором этаже бревенчатого здания с треском распахнулось, и оттуда высунулся Ванька Беляков ― молодой, сообразительный, вечно взъерошенный и донельзя пронырливый помощник городского головы.
― Сидор, чего орешь? ― давшим «петуха» голосом крикнул он.
― Охотник с добычей приехал, ― кивнул на меня Сидор. ― Денех с тебя хочет. Плати.
― А-а-а… ― с сомнением протянул Ванька. ― Сейчас спущусь.
Его круглая вихрастая физиономия исчезла в окне, и через минуту Ванька материализовался на крыльце. Он был обут и одет в высокие сапоги, галифе для верховой езды и почему-то пиджак с галстуком. Выглядел такой наряд, по меньшей мере, дико, но Ванька в нем явно себе нравился.
― Здоров, Сань, ― важно и покровительственно поздоровался он со мной. ― Кого завалил?
― Того, за кого сто пятьдесят золотом. Давай отсчитывай.
― Уверен? ― с неискренним сомнением спросил Ванька.
Я не ответил, забрался в кузов, бухая тяжелыми высокими ботинками по металлическому полу, и начал распускать бесконечные петли веревки, стягивающей брезент. Сидор с Ванькой не вмешивались и лишь наблюдали за процессом. Подошли даже двое урядников, заступивших уже на смену и теперь проявивших здоровое любопытство.
Минут за пять мне удалось освободить сверток от веревок, и я откинул брезент.
― Ох… ити-ить…
― Твою мать!
― Ой-е-е…
Нечто подобное протянули все присутствующие, каждый на свой лад. Действительно, было с чего поразиться. Тварь, лежащая в кузове моей «копейки», больше всего напоминала смесь бабуина-переростка и тигра. На первого она смахивала статями, на второго ― размером, расцветкой и калибром клыков и когтей. Кроме того, от твари шел заметный след магии. Если кто умеет это чувствовать, конечно. Похоже, что тварь происхождения скорее магического, чем естественного. Побаловался кто-то, вывел ее.
В груди твари было три здоровых дыры от сегментных пуль из дробовика, голова дважды прострелена из револьвера. Контроль. Из ран вытекла какая-то бурая густая кровь, от которой и шел этот тяжелый трупно-гнилостный запах. Пока тварь жила, никакой особой пахучестью она не отличалась. Сейчас кровь уже свернулась, из чего следовало сделать вывод, что воскресать чудовище не будет.
― Это тот самый, что скот и пастухов за Выселками порвал? ― спросил один из урядников.
― Он самый, ― согласился я. ― Иван, где деньги?
Ванька стоял, глядя на зверюгу и открыв рот, так что мне даже пришлось пихнуть его в бок. Он спохватился.
― А где я их возьму в такое-то время? ― громко завозмущался он. ― Приходи с утра, когда голова в управе будет, к нему иди, и он скажет, платить или не платить.
По такой Ванькиной словесной суете я сразу понял, что, во-первых, ему лень выписывать вексель, во-вторых, он перестраховывается и, в-третьих, пытается спихнуть решение финансового вопроса на начальство. Такие мысли надо пресекать в зародыше.
Я ничего не ответил, а лишь натянул на руки толстые резиновые перчатки, валявшиеся у меня в кузове, ухватил мертвого «бабуина» за мускулистую конечность, покрытую свалявшейся рыжей шерстью, и потащил его к краю кузова. Ванька сразу заподозрил неладное и заголосил:
― Ты… ты чего делаешь, а?
― Выгружаю добычу, ― строго заявил я, глядя ему в растерянные глаза. ― Ты что думаешь, я эту вонючку буду в кузове хранить до завтра? Тут у вас полежит, вы налюбуетесь вволю, а с утреца я подойду. Во сколько, говоришь, голова на службе будет?
― Куда ты выгружаешь! ― замахал руками Ванька, пытаясь встать на пути влекомого мной трупа чудовища. ― Даже не думай.
Я как бы случайно выронил лапу монстра, которую удерживал в руках, и она упала Ваньке на голову. Тот взвизгнул неожиданно тонким голосом, отскочил назад, а я снова демонстративно взялся кантовать тяжелую обмякшую тушу.
― Ваняша, я ведь знаю, что векселя у тебя в сейфе хранятся, головой уже подписанные, и ты знаешь, что работа сделана, ― попутно сказал я Ваньке, который отряхивался непонятно от чего. ― Так что решай: или эта гадина у вас лежит на крыльце до завтра, или ты выписываешь вексель сейчас. Третьего не дано.
Ванька посмотрел на меня с обидой, даже нижнюю губу выпятил, и сказал:
― Ладно. Потерпеть он до завтра не может. Выпишу я вексель. Пусть мне завтра голова башку открутит за нарушение финансовой дисциплины.
― Пусть, ― легко согласился я. ― Твоя башка, мне-то чего ее жалеть? Над каждой башкой не наплачешься.
Ванька окончательно обиделся и ушел в дом. Появился обратно он всего через пару минут, с тонкой картонной папочкой в руке, не говоря ни слова, протянул ее мне, буркнув: «Именной, палец прижми». Я принял папку от него, развернул. Там лежала бледненькая голубовато-розовая бумага, на которой я в нужных графах прочитал «Волкову Александру» и «золотом сто пятьдесят руб.». То, что нужно. Затем я прижал большой палец к блестящему кружку в уголке векселя. Кружок слегка засветился и опять померк. Все, теперь защита меня запомнила, и никто иной векселем воспользоваться не сможет. А мне достаточно ладонью провести над кружком, и он мигнет в ответ.
― Видишь, Вань, как все просто? ― похлопал я его по плечу, присев на корточки в кузове. ― А что с добычей делать будем? Сгружать или как?
Ванька явно озадачился. Над этой проблемой, судя по всему, у них еще никто не задумался. Сказать, мол, сразу в печку вези ― в крематорий в смысле, ― получается, что вся идея доставки добычи в городскую управу псу под хвост. Выставлять на обозрение ― так от вони загнешься. Тем более что развернутая мертвая тварь начинала вонять совершенно непереносимо, как будто перед нами на сорокаградусной жаре раскинулся хорошо выдержанный скотомогильник.
Я терпеливо ждал, глядя на Ванькино лицо, отображающее напряженную работу мысли. Затем Ванька махнул рукой и сказал:
― Голове домой позвоню, спрошу.
― Спроси, голубь, спроси, ― неожиданно влез в разговор молчавший доселе Сидор. ― Он тя, голубя, наставит.
Ванька вновь исчез в здании управы, и вскоре со второго этажа донеслись приглушенные звуки телефонного разговора. Дозвонился, видать. Надеюсь, голова велит оставить тварь возле управы. И везти в крематорий неохота, и опять же охота дать понюхать добычу голове, который с утра на службу заявится. Пусть оценит лично мудрость своих распоряжений.
Ванька появился минут через пять с довольным выражением лица:
― Главный сказал ― в крематорий везти, ― объявил он.
― Не вопрос, ― выразил я согласие. ― Пиши распоряжение.
― Какое такое распоряжение? ― вновь начал закипать помощник головы.
― Известно какое. На кремацию неизвестной мертвой твари, доставленной в город по распоряжению управы. У меня без такой бумажки тварь все равно не примут, ― пожал я плечами.
Ванька вновь задумался. Как ни крути, но я был прав. Точнее, сжечь тварь могли и без распоряжения управы, но тогда мне пришлось бы платить за это своими кровными. Целый червонец. А мне своих пречистых на такое дело жалко, если откровенно. И Ванька знал, что платить я не стану.
― Достал ты меня, Сашка, ― заявил он и опять удалился в управу.
Еще через три минуты он появился, неся в руках голубенький бланк распоряжения.
― Вот, теперь все чин чином, ― кивнул я, прочитав текст, и удовлетворенно кивнул: ― Умеешь ведь, когда хочешь!
С этими словами я хлопнул Ваньку по плечу так, что из чесучового пиджака вылетел целый клуб пыли.
― Язва ты, ― потер Ванька плечо.
― Да ладно… делов-то… А то бы сам эту вонючку здесь по земле ворочал. Оно тебе надо?
Оставив тружеников управы, я опять завел машину и поехал дальше вдоль ограды Холма, в дальний конец города ― к самым пристаням. Там, среди деревянных одно– и двухэтажных домов, составлявших сто процентов городской застройки, высилось единственное здание, выстроенное из желтого кирпича, ― городской крематорий. Без крематориев в этих краях никак. Даже из освященной земли подчас мертвяки вставали и безобразничали, причем формы неупокоенности были самые разные. Проще оказалось чтить граждан огненным погребением, а заодно, уже в отдельной печи и в отдельном корпусе, поплоше, сжигали все, что можно. Ведь и про неупокоенность у свиней тут тоже не раз слышали: лучше перестраховаться.