А на другой день к господину Эрнесту явился Гиттон, тот самый «троглодит из дота», как называл его мэр. Эрнест, сидя у окна, курил трубку и видел, как Гиттон заходит то в один, то в другой барак. Старик крикнул жене:
— Смотри-ка, к нам идет. Чего ему опять надо?
— Не зови его в комнаты, а то он натопчет, — ответила Леа и демонстративно направилась в спальню.
Эрнест принял гостя свысока, с высоты лестничной площадки.
— Что вам угодно?
Опять, наверно, явился с подписным листом. Эрнест обычно давал деньги, чтобы не отстать от других. Перед тем как открыть двери, Эрнест крикнул жене: «Кошелек при тебе?» Гиттон в это время стоял на крыльце и, быть может, слышал.
— Здравствуйте, господин Эрнест!
Хочешь или не хочешь, но приходится забирать товар в тех же лавках, что и соседи. А поскольку торговцы называли Эрнеста просто «господином Эрнестом», не добавляя фамилии, все остальные тоже стали так его называть.
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— Мы организуем комитет защиты жилищ — в связи с угрозой захвата их американцами. Я зашел узнать, не захотите ли вы вступить.
— Тэк-с!
Старик чуть было не повернулся и не окликнул жену, которая с недовольным видом стояла в дверях спальни, но во-время удержался. Не годится ему, мужчине, в присутствии другого мужчины ждать решения от женщины! Поэтому он кратко осведомился:
— А каковы условия?
Господин Эрнест подразумевал взносы, которые требуются при вступлении в любое общество. Гиттон пожал плечами.
— Условия? Да никаких. Политические взгляды здесь роли не играют. Мы все в равной мере под угрозой.
— Я спрашиваю, платить нужно?
— Нет. И платить не нужно.
«С первого же слова — недоразумение, — вздохнув, сказал про себя Гиттон. — Старик говорит о деньгах, а я думал о политике. Надо следить за каждым своим словом».
Стоявшая в конце коридора старушка смотрела на гостя настороженным, сердитым взглядом и без стеснения громко закричала мужу:
— Запри двери, холоду напустишь!
— Хорошо, сейчас, — ответил Эрнест.
Но для того, чтобы закрыть двери, требовалось либо выйти с Гиттоном на улицу, либо пригласить его в комнаты, потому что предложение стоило обсудить подробнее.
— Конечно, почему бы мне и не вступить?
— Вы совершенно правы, надо же защищаться. Значит, мы вас известим.
Как! Гиттон уже уходит, ничего не объяснив толком? Ну что за люди! Очевидно, привыкли все на ходу решать, на скорую руку. Присоединяетесь? Да? Нет? Им все кажется простым. Раз-два и готово. Вступил — и точка. Вас, видите ли, известят.
— А что мы будем делать в этом комитете? Присоединиться недолго. Но если мы ничего не будем делать — значит, все это зря.
В силу долголетней привычки Гиттону казалось настолько ясным и само собой разумеющимся назначение комитета защиты, что он очень удивился, как это можно не знать таких простых вещей.
— Как это «что делать»? — переспросил он. — Да много что можно сделать. Хотя бы, к примеру…
— Вот что, вы лучше войдите. А то я замерз, как собака. Мне ведь не двадцать лет. Входите, входите, поговорим.
Леа, по-прежнему дежурившая у дверей спальни, сделала страшные глаза. Никак ей не втолкуешь, что надо все-таки сдерживаться при людях. Конечно, гость понял, что хозяйка дома не в восторге от его посещения. Да он еще, как на грех, назвал ее «мамашей».
— Хоть ноги-то вытрите! — закричала Леа, не выходя из своего укрытия. А потом так же пронзительно скомандовала мужу:
— Проведи его в кухню!
— А вы недурно устроились, — сказал Гиттон, оглядев стены и потолок. — Ничего не скажешь, молодец!
— А главное, все сам, своими руками, — подхватил польщенный Эрнест. — Один только рабочий мне помогал. Все я сам сделал: чертежи, фундамент сложил, и за плотника работал, и за каменщика — за всех. Только деревянную обшивку заказывал столяру. Но, должен вам заявить, мне это даром не прошло, состарил меня этот дом…