— Хорошо! Мы сей же час выдвигаемся! Так ему и передай! — сказал Макс.
— Слушаюсь!
Радист вышел, притворил за собой деревянную дверь и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Через несколько минут Макс в сопровождении Альберта пошёл по тому же направлению, куда не так давно ушёл радист. Оказавшись у кабинета группенфюррера, солдат попросил товарища дождаться его в коридоре, сам же, с силой выдохнув, открыл дверь и вошёл внутрь.
Группенфюррер Эрик Бах-Залевски чинно сидел за своим широким столом, водил шариковой ручкой что-то по белому листу бумаги, время от времени отрывая задумчивый взгляд от стола. Его левая рука нервно постукивала пальцами по столу. Окончив писать файл, он небрежно бросил ручку на бумагу, повернулся, слегка испугался внезапного появления Макса и, тихо засмеявшись, отмахнулся рукой.
— Уф, это Вы, оберфюррер! Так незаметно вошли, что напугали! Вы-то мне как раз и нужны!
— Я Вас слушаю, группенфюррер! Выполню даже самое сложное задание! — сквозь притворную улыбку сказал Максим.
— Поручение у меня к Вам не очень сложное! Помните, при первой встрече, я поручил Вам допросить лазутчика!?Так вот время пришло! Сейчас Вы едите в Биркенау и допрашиваете его или её с полным пристрастием!
— Хоть я и приехал оттуда только что, но уговор есть уговор! Только, что будет с лазутчиком, когда допросим его? — поинтересовался солдат.
— Как что? Смерть!? Ничего личного!
— Ясно! Ну, тогда я пойду!?
— Идите, оберфюррер! Дела не ждут! — разрешил группенфюррер.
— До свидания!
— До новых встреч! — отдав папку с документами, группенфюррер пожал парню руку и отвернулся к окну, наблюдая за холодным зимним вечером.
Грузовик стоял сзади штаба, возле одной из вышек. Ребята присели внутрь кабины. Привычным движением друг включил зажигание, вырулил баранку руля на сто восемьдесят градусов, поставил в нейтральное положение коробку передач, рычаг передёрнул на первую скорость и надавил на педаль газа, нежно выжав сцепление. Задним ходом автомобиль выкатил во двор, развернулся в сторону ворот и покатил по разбитой дороге проч.
Лес прятал свои тайны за высокими соснами. Неизвестно, как Марина, умеющая лихо давать отпор самому сильному врагу — вдруг вот так сдалась без боя. Неизвестно, почему её сделали заключённой, а не подстилку для высшего чина. Неизвестно, выиграет ли план, который даёт шанс вернуться домой, или всех их шлёпнут фашисты в этом далёком от дома мире.
Небосклон нахмурился тучами на пролетающих мимо леса синиц. Сосны стояли, будто русская рота провожает взглядом матерей и отцов, понимая, что уже не будет им возвращения к родным берёзкам. Они провожали ребят в последний путь. Вороны, мрачно глядя вниз, выискивали подраненную наживу. Ветер-бродяга то гулял по салону автомобиля, то убегал куда-то через вентиляционные отверстия. Крупные хлопья снега периодически залепляли лобовое стекло.
Снова тоска навевала на очередные грустные и глупые мысли.
Эх, Маринка, куда нас с тобой занесло. Будь мы умнее, никогда не зашагали б по этому коридору. Хотя с другой стороны, не попади мы сюда, никогда б не оказалось возможности тет-а-тет познакомиться с прадедом Валерьяном Иосифовичем. Не попади мы сюда, не увидели б, в каком вандализме окажется мать Россия через каких-то непрошеных сто лет. Не попади мы сюда, никогда не узнали бы, сколько крови русской пролилось на этом малом клочке планеты.
Грузовик продолжал мчаться по пыльным рытвинам польских дорог, но через пять минут леса отступили, уступая место пустому вспаханному широкому полю. С правой стороны кабины приближалась полоса чугунных веток железной дороги, которая уходила в ворота города. Двухметровые бревенчатые стены почти закрывали крыши вышек. Биркенау.
Автомобиль въехал в ворота города с другой стороны. Альберт надавил на педаль тормоза возле одного из бараков и вынул ключ зажигания. «Фрицы» вышли из машины. Не успели ребята размять кости, как к ним подошло двое солдат и по направлению одного из них указали на оберфюррера, глубоко затягивающего дым крепкой немецкой сигареты.
— Приветствую новое пополнение! Извините, что вновь приходится вас так срочно отрывать от ваших дел, но никто не думал, что приказ от верхов прибудет в этот же день, когда вы отъедите от Биркенау! Заключённый ждёт вас в барокамере! Только не могу понять, что с ней возиться?! Не проще ли с общим скотом зажарить и дело с концом?! — затараторил оберфюррер.
— Что-то ты сегодня разговорчив!? Никак почувствовал прилив сил в остатках лагеря!?
— А почему бы и не порадоваться собственно?
— Ну, кто знает? Всегда нужно быть начеку и ждать когда придёт последний миг! Ведь каждый человек задумывается — всё ли тот успел в жизни сделать или может ради чего-то лучше остаться жить! — сказал Макс.
— Это ты к чему клонишь?
— Я не клоню! Война идёт! Ребятки погибают, не щадя живота своего! Они ведь молодые совсем, как мы с тобой! Многие также не успеют оставить след после себя, понянчить сыновей, расцеловать любимых жён, состариться у жаркой печи! Война, брат!
— Это правильные слова! — поддержал парня оберфюррер, подведя друзей к барокамере.
— У тебя папироски не найдётся, а то я свои в штабе оставил?
— Да, конечно! — парень подал друзьям пачку сигарет. Как только Макс вытянул из пачки две сигареты, вернул имущество хозяину. Тот попрощался и ушёл по своим делам.
— Что будем делать? — вдруг подал голос Альберт.
— Точно не могу сказать, но, по крайней мере, сейчас с имитируем допрос, после чего мешок на голову Маринке накинем и в грузовик, а сами едем как можно дальше отсюда!
— А вдруг просекут? — друзья прикурили сигареты.
— Брат, нам главное выбраться из этого ада! То что будет, того мы не изменим!
— Ясно! Ладно! Не будем тянуть время! Как споро закончим начатое дело, так окажемся в моей квартире!
— Ты прав! Засиделись мы в гостях изрядно! Пошли! — улыбнувшись другу, Макс выбросил окурок в сторону и первым вошёл в барокамеру.
На полу плитка зелёного цвета, полностью заляпанная грязью и кровью. Стены и потолок из белой плитки, местами также запачканные кровью. По бокам стен врезаны вентиляционные отверстия, по которым поступает газ. В центре газовой барокамеры сидит девушка. Её ноги и руки скованны в медные кандалы. Лицо осунувшееся. С ресниц стекали крупные капли слёз и пота. Причёска уже давно не походила на девичью. Будто дворовой псине всю шерсть блохи закусали. Всё тело худое и грязное.
Максим подошёл к девушке. С ресниц пытаются сорваться слёзы. Присел на обои колени и прижал её всеми силами, словно родной отец собственную дочь, которую не видел уже лет тридцать, но пора дознавать.
— Что же ты творишь!? Марин, может, объяснишь, как ловкая девчушка попалась в лапы зверя!? — поинтересовался Макс.
— Я не стану ничего объяснять штабным крысам и предателям! Вы изменили родине, присягнув этому самому зверю! О вас наверняка чуть ли не песни слагают, мол, две русских свиньи оставили свой загон ради небольшой лужицы грязи в чужом дворе! Вы изменники родины и понесёте наказание! Ясно вам это!? — временами отплёвываясь, девушка говорила чуть слышно.
— Ну, нет родины! Это не наш мир, а значит, здесь мы ещё не рождены! Как ты это не поймёшь! Послушай, мы здесь лижем задницу фашистам только чтобы тебя вытащить отсюда и вернуться домой всем вместе! — Макс начал объясняться, словно нашкодивший мальчонка.
— Говори теперь! Они, как и всем предателям пообещали мир во всём мире, только у этого народа не будет больше счастья ближайшие семьдесят лет!
— Солнце, ты слышишь только себя, а то, что мы каждый день нарываемся на неопределенность, это тебя совсем не колышет! — за друга признался Альберт.
— Не называй меня так! Меня уже ничего не колышет! Скорей бы пришла моя очередь здесь сгореть! Это лучше, чем выслушивать всякий бред изменников!