Со мной – истерика…
Два дня боялась, что учительница донесет на меня. Но она оставила сына в своем классе…»«Днем мы боялись немцев и полицаев, а ночью партизан. У меня последнюю коровку партизаны забрали, остался у нас один кот. Партизаны голодные, злые. Повели мою коровку, а я – за ними… Километров десять шла. Молила – отдайте. Трое детей голодных в хате на печи оставила. «Уходи, тетка! – пригрозили. – А то пристрелим».
Попробуй найди в войну хорошего человека…
Свой на своего шел. Дети кулаков вернулись из ссылки. Родители их погибли, и они служили немецкой власти. Мстили. Один застрелил в хате старого учителя. Нашего соседа. Тот когда-то донес на его отца, раскулачивал. Был ярый коммунист.
Немцы сначала распустили колхозы, дали людям землю. Люди вздохнули после Сталина. Мы платили оброк… Аккуратно платили… А потом стали нас жечь. Нас и дома наши. Скотину угоняли, а людей жгли.
Ой, доченька, я слов боюсь. Слова страшные… Я добром спасалась, никому не хотела зла. Всех жалела…»«Я до Берлина с армией дошла…
Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый раненько мама поднимает меня с постели, пока все спят: “Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…”.
Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах…»«На войне, как на войне. Это вам не театр…
Выстроили на поляне отряд, мы стали кольцом. А посередине – Миша К. и Коля М. – наши ребята. Миша был смелый разведчик, на гармошке играл. Никто лучше Коли не пел…
Приговор читали долго: в такой-то деревне потребовали две бутылки самогона, а ночью… двух хозяйских девочек изнасиловали… А в такой-то деревне: у крестьянина… забрали пальто и швейную машинку, которую тут же пропили, у соседей…
Приговариваются к расстрелу… Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Кто будет расстреливать? Отряд молчит… Кто? Молчим… Командир сам привел приговор в исполнение…»«Я была пулеметчицей. Я столько убила…
После войны боялась долго рожать. Родила, когда успокоилась. Через семь лет…
Но я до сих пор ничего не простила. И не прощу… Я радовалась, когда видела пленных немцев. Я радовалась, что на них жалко было смотреть: на ногах портянки вместо сапог, на голове портянки… Их ведут через деревню, они просят: “Мать, дай хлэба… Хлэба…”. Меня поражало, что крестьяне выходили из хат и давали им – кто кусок хлеба, кто картофелину… Мальчишки бежали за колонной и бросали камни… А женщины плакали…
Мне кажется, что я прожила две жизни: одну – мужскую, вторую – женскую…»«После войны… Человеческая жизнь ничего не стоила. Дам один пример… Еду после работы в автобусе, вдруг начались крики: “Держите вора! Держите вора! Моя сумочка…”. Автобус остановился… Сразу – толкучка. Молодой офицер выводит на улицу мальчишку, кладет его руку себе на колено и – бах! ломает ее пополам. Вскакивает назад… И мы едем… Никто не заступился за мальчишку, не позвал милиционера. Не вызвали врача. А у офицера вся грудь в боевых наградах… Я стала выходить на своей остановке, он соскочил и подал мне руку: “Проходите, девушка…”. Такой галантный… Это я сейчас вспомнила… А тогда мы все еще были военными людьми, жили по законам военного времени. Разве они человеческие?»
«Вернулась Красная армия…
Нам разрешили раскапывать могилы, искать, где наших родственников постреляли. По старым обычаям рядом со смертью надо быть в белом – в белом платке, в белой сорочке. До последней своей минуты я это буду помнить! Люди шли с белыми вышитыми рушниками… Одетые во все белое… Где они его взяли?
Копали… Кто что нашел – признал, то и забрал. Кто руку на тачке везет, кто на подводе голову… Человек долго целый в земле не лежит, они все там перемешались друг с другом. С глиной, с песком.
Сестру не нашла, показалось мне, что один кусочек платья – это ее, что-то знакомое… Дед тоже сказал – заберем, будет что хоронить. Тот кусочек платья мы в гробик и положили…
На отца получили бумажку “пропал без вести”. Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: “Вам никакой помощи не положено. А может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа”.
Я стала искать отца при Хрущеве. Через сорок лет. Ответили мне при Горбачеве: “В списках не значится…”. Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под танк…
Жаль, что моя мама не дождалась этой вести. Она умерла с клеймом жены врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Не дожили до правды. Я сходила к маме на могилку с письмом. Прочитала…»