В конце октября Милентия снова стали водить на допрос. Били, пытали с не меньшей жестокостью, чем раньше.
Однажды в камеру за ним пришел сам следователь. Милентий лежал без сознания. Рыжий долго стоял, тупо уставясь на него.
— Капут, — сказал наконец он и ушел.
Вечером по просьбе Лерена в камеру пришел врач, тщательно осмотрел Милентия, сделал ему какой-то укол. Лерену он сказал:
— Безнадежен. Его дни сочтены. Серьезные повреждения внутренних органов.
И лишь после этого Лерен подошел на станции Калиновка к Игорю.
— Ну что ж… — сказал он. — Пусть мать Кульчицкого несет свою благодарность. Есть возможность перевести ее чадо из тюрьмы в больницу.
Уговаривал ли он следователя или сам так решил, но на следующий день Милентия из тюрьмы перенесли в больницу, в изолятор с решетками. Правда, в решетках особой необходимости не было. Милентий был в таком состоянии, что, если бы его койка стояла в чистом поле, он бы не смог даже упасть с нее.
У «ВОЛЧЬЕГО ЛОГОВА»
Одна мысль не давала Волынцу покоя. В последние месяцы они с Довганем, Гришей и Игорем сумели установить связи со многими подпольными группами. Сам он по неделям не бывал дома, находясь то в Гущинцах, то в Яневе, то в Заливанщине. Обошел десятки сел, завел новые или упрочил старые знакомства с сотнями людей, но так и не нашел той ниточки, которая вела бы через линию фронта. И чем обширнее были связи с другими подпольными группами, тем меньше шансов оставалось на то, что такая ниточка существует. Вот о чем все чаще он думал.
И этой своей мыслью он не хотел делиться ни с кем, лишь еще настойчивее присматривался к людям. Петро Малой (так называли Волынца в отличие от Петра Довганя) считал, что, имея за своей спиной фронт, три побега из плена, хорошо зная немецкий язык, он вправе рисковать больше других. И рисковал.
Однажды на рассвете, отшагав за ночь добрых три десятка километров, он подходил к своему дому. У Петра были свои, уже проверенные подходы, где не залают собаки, подняв шум на все село, где можно проскользнуть незамеченным, но самому увидать все, что делается на улице. У крайних хат он постоял немного за стожком сена, прислушался. Все спокойно. И тут увидал, что по сельской улице идет чужой человек. Явно чужой. Высокого роста, в шапке-ушанке армейского образца и ватной фуфайке. Незнакомец как будто стеснялся своего высокого роста: пригнул голову, втянул ее в плечи. Пройдя несколько шагов, остановился, оглянулся по сторонам и пошел дальше. Потом снова остановился и стал оглядываться.
«Дурак, — подумал о нем Волынец, — если кого-то боишься, то зачем по середине улицы идешь? Ну и ковылял бы спокойно вдоль плетня, а еще лучше — задворками. А уж оглядываться совсем ни к чему… Плохой конспиратор. Новенький. Не жил в оккупации».
И вдруг как молния — мысль: «А если не жил в оккупации — кто он?» Петро проскользнул от стожка к плетню крайней хаты и, раздвинув кусты обшарпанной сирени, смотрел, куда пойдет незнакомец. Несколько раз оглянувшись, он подошел к калитке Братковых и вошел во двор.
«Что же он делает? Ведь окна все видят, особенна те, что плотно завешены».
Незнакомец тихонько свистнул. Из переулочка вышел второй человек, точно так же одетый, только ростом пониже. Быстрым шагом пройдя полпути до калитки, остановился, повертел по сторонам головой, а потом направился во двор к первому. Оба поднялись на крыльцо, постучали щеколдой, и их тут же впустили в хату.
Волынец с двух часов вчерашнего дня ничего не ел, всю ночь он шел, однако в эту минуту у него и сон и голод пропали. Он хорошо знал усадьбу Братковых, как, впрочем, и многие усадьбы в Павловке. Не раздумывая, перелез через плетень и осторожно проник в хлев. Он был пустой — корову немцы забрали еще зимой. Взобравшись на чердак, очень низкий и пыльный, потихоньку оторвал полуистлевшую дощечку и стал наблюдать за домом.
Ждать пришлось недолго. На крыльцо вышла жена Арсеня Браткова — Юлька, держа руки под передником. Что у нее там было в руках, он так и не понял. Юлька осмотрелась, сошла с крыльца и направилась к соседям — там жила Полина Война и ее муж Доминик. Для того чтобы попасть во двор к соседям, на улицу можно было не выходить, дворы разделял чисто символический плетень — невысокий, перешагнуть можно. Была и дорожка с перелазом в плетне.
Юлька быстро вернулась. Следом за ней к Братковым пришла Полина Война, а потом другой сосед — Яков Коник.