Издевательствам не было границ. После какой-то провинности ляйтер выгнал их класс на улицу, под дождь. Некоторые на ходу успели захватить верхнюю одежду, некоторые только шапки, а Таня, как была в одном платьице, так и оказалась под дождем.
Построились, разошлись на расстояние вытянутых рук, и началось обычное «Лягаль! Ставаль!». Прямо напротив Тани оказалась лужа. Она падала в холодную ноябрьскую воду, поднималась, чувствуя, как по ногам холодными пиявками сползают ручьи, снова падала. Плакала, глотала соленые слезы…
А на следующий день она уже не смогла пойти на уроки. Температура — сорок. Все ушли на занятия, но в последнюю минуту в комнату возвратилась староста их группы Оля Коцюбинская. Чернобровая, гибкая, с еле заметной усмешкой в уголках губ. Она подошла к Таниной кровати. Села у ног. Посмотрела строго, а потом, как будто скинув с себя какую-то вуаль, потеплевшими глазами заглянула в Танины глаза, наклонилась, положила прохладную маленькую ладонь на лоб и спросила:
— Что у тебя болит, Таня?
— Да ничего… Пройдет…
От волнения у нее на глазах выступили слезы. Она, кажется, уже целую вечность не слыхала самого обыденного, такого простого, человеческого вопроса: «Что у тебя болит, Таня?» Что у нее болит? Господи, да у нее больше всего болит душа: от грязи, от грубости, от одиночества, оттого, что никто здесь не задавал ей такого вопроса. Она благодарно подняла отяжелевшие, воспаленные веки и увидела капельки слез на ресницах Оли…
Пока Таня болела, они так подружились, что водой не разлить. Порядочный человек не только сам нуждается в участии, дружеской теплоте, но еще более он нуждается в проявлении собственной доброты, своего человеческого достоинства. Быть кому-то нужным, необходимым, заботиться о ком-то — неотъемлемые качества сильных натур. И Оля и Таня слишком долго были лишены возможности проявить эти свои качества.
Теперь они не могли нарадоваться друг другом. Стали неразлучными. Эта святая и трепетная девичья дружба помогла им подняться, воспарить над всей грязью и низостью фашистской «шули».
Они дополняли друг друга: женственная, уравновешенная, умеющая взглядом сказать больше, чем языком, Оля дополняла маленькую, порывистую и прямолинейную в поведении Таню, которая оставалась взрослым ребенком.
…Однажды на уроке биологии учитель тоскливо посмотрел на класс и сказал:
— О кариокинетическом способе размножения клеток расскажет нам… э-э-э, — он порылся в журнале, — Джуринская.
Таня поднялась и с вызовом, отчеканивая каждое слово, ответила как по писаному.
— Садись, пять, — удивленно взглянув на нее, сказал учитель.
Это была чуть ли не единственная пятерка, полученная шуляками за все время их учебы. Наступила тишина. Таня покраснела и почувствовала какое-то беспокойство. Как будто на нее навели солнечный зайчик. Она чувствовала его правой щекой, краем глаза… Обернулась. И сразу же наткнулась на пристальный, напряженный взгляд голубых глаз. Тут же отвернулась. Но взгляд тянул к себе как магнитом. Не выдержала, обернулась. Опять встретилась с ним и, покраснев, опустила глаза.
Через несколько дней этот взгляд стал ее беспокоить еще больше. Очень хотелось нагрубить этому хлопцу! Но… он знакомства не навязывал, с вопросами не подходил. Он только смотрел. Иногда и сам поспешно отводил взгляд, если Таня оборачивалась.
Впервые заговорить помогли им обстоятельства.
После того как директор Иваницкий за какую-то проделку избил двух хлопцев, а остальных шуляков долго отчитывал, обзывая их «нечестивыми» комсомольцами, к Тане подошел этот парень:
— А почему вы не шумите, «нечестивая» комсомолка? Кстати, вас не оскорбило такое обращение директора?
— Наоборот, обрадовало! — резко ответила она.
— Неужели? Чем это объяснить?
— Старой привычкой.
Таня вся напряглась, как перед прыжком в ледяную воду. Но пальцем все так же выводила узоры на потном стекле. Тогда он не выдержал и, взяв ее за плечо, повернул к себе, очевидно, для того, чтобы вывести из оцепенения. Она посмотрела в упор в синие, такие настороженные глаза и не выдержала, вскрикнула:
— Ну что тебе надо?
Ей показалось, что он увидел насквозь ее смятенную душу. И, не в силах больше сдерживать себя, опустилась на парту, уронила голову на руки и разрыдалась.
Он растерялся. Он не ожидал такой бурной реакции.
— Ну что вы… Зачем? Я не хотел обидеть…