— Ist hart wie Stahl, — сказал Клаузинг, ткнув пальцем в Максима. — Ничего не сказать…
— Я не понял, — обратился Албойю к Веберу.
— Он говорит, этот человек тверд как сталь, — переел Вебер.
— Как сталь? — удивился Албойю.
— Господин комендант, какой бы стальной он ни был, — подскочил к нему Ангелеску, — а я в два счета сделаю из него тряпку, не сойти мне с места, сделаю. Вы убедитесь в этом, когда придете сюда завтра…
— А я думаю, его надо дня на два, на три оставить в покое, может, он потом и даст какие-нибудь показания, — предложил один из надзирателей. — Если же мы все время будем его так бить, он не выдержит, загнется…
— Что такое? — заинтересовался Клаузинг и посмотрел на Вебера.
Солдат перевел ему то, что сказал надзиратель. Клаузинг ухмыльнулся, махнул рукой и брезгливо поморщился, потом опять подошел к Максиму и ударил его под лопатку носком сапога. Мальчик в беспамятстве застонал и замолк. Он лежал, поджав ноги, в луже крови и воды, и по телу его пробегала судорожная дрожь.
— «Ich bin zu gut für diese Welt»[25], — продекламировал немецкий комендант и, надев фуражку, собрался уходить. — Расстрельять! Поджарить… на этой… на зажигалке, поджарить и загофорит, немедленно! Расстрельять! Я сам расстрельять!
Он вышел из камеры, за ним — Албойю и Ангелеску. Вебер в этот момент закуривал сигарету и немного отстал.
— Мы приготовим документы, чтоб отдать его под суд, господин комендант! — угодливо заглядывая в глаза немцу, семенил рядом Албойю. — Под суд военного трибунала.
— Расстрельять! Расстрельять!.. Вот так… Если не загофорит, расстрельять!..
Он быстро спустился по ступенькам полицейского управления, не обращая больше никакого внимания на Албойю, и вместе с Вебером сел в синий «мерседес». Машина рванулась с места и понеслась по Главной улице наверх, к муниципалитету.
26
В селе Чернец, километрах в трех от города, в маленьком деревенском домике из трех комнат с верандочкой, увитой виноградом, жил надзиратель Петре Мэчукэ. Он работал в городской тюрьме уже несколько лет. До этого он был подметальщиком в железнодорожных мастерских, потом поругался с мастером и его выгнали с работы. Одно время он продавал газеты, затем торговал зеленью на рынке и в конце концов устроился надзирателем в тюрьме.
С первых же дней своей работы Петре Мэчукэ проявил исключительное усердие и необыкновенную преданность делу. Очень скоро среди заключенных стали распространяться легенды о силе его кулака. Он безжалостно сбивал с ног любого, кто не подчинялся приказам начальника тюрьмы. «Форменная дубина, — говорили заключенные, наблюдая за тем, как он одним ударом «вбивал в стену» какого-нибудь карманника, который не хотел выходить на работу. — Не ошибся тот, кто дал ему такую фамилию…»[26]. Ночью, во время дежурства, когда он делал обход тюрьмы, можно было быть уверенным — он начеку, ничего не пропустит, услышит малейший шорох.
Не прошло и двух месяцев, как его приняли на работу, а он уже раскрыл заговор воров-карманников, которые готовили побег. За это ему было выдано вознаграждение в размере нескольких сот лей, деньги ему вручил сам начальник тюрьмы. В другой раз он своим особенным нюхом обнаружил в хлебе маленькую пилку, которую принесла в комнату для свиданий одна женщина; заключенный мясник, в драке убивший своего зятя, хотел этой пилкой подпилить оконную решетку камеры и бежать через тюремную ограду.
Нет ничего удивительного в том, что через шесть месяцев за свое примерное отношение к работе Петре Мэчукэ был назначен старшим надзирателем.
Но прошло всего семь недель после этого памятного события, как новое происшествие заставило гудеть всю тюрьму. Ион Райку, находившийся в предварительном заключении в ожидании перевода в лагерь, повысил голос в присутствии Мэчукэ, стал угрожать надзирателю и требовать, чтобы на него, Райку, распространили режим политических заключенных, а не обращались с ним как со взломщиками и карманниками. Рассерженный Мэчукэ поднял кулак, чтобы ударить, но Райку крепко схватил его за руку и крикнул прямо в лицо: «Зверь! Я напишу жалобу в дирекцию тюрем!..» — «Жаловаться?! — с пеной у рта взревел старший надзиратель. — Я тебе покажу жаловаться!»
Об этом случае стало известно всем, и о конфликте между Райку и Мэчукэ узнали заключенные, которые высоко оценили смелость и чувство собственного достоинства у рабочего, арестованного по подозрению в принадлежности к коммунистической партии.
Однажды ночью Ион Райку бежал, и, несмотря на самые тщательные розыски, не удалось выяснить, как он смог выйти из камеры и перелезть через тюремную стену. Петре Мэчукэ и еще двоих надзирателей нашли на земле за конюшней, они были избиты в кровь и привязаны друг к другу толстой веревкой. А на склоне, который спускался от тюрьмы к казармам пехотного полка, наутро после побега обнаружили следы женских туфель. И это все… Кто осуществил смелую операцию по освобождению узника, неизвестно. Все было окутано тайной, и еще долгое время тюремные надзиратели отдувались за потерю бдительности. «Пусть он мне только попадется, пристрелю на месте, — сурово заявил черный от злости Мэчукэ. — Я предупреждал этих, из канцелярии, что он опасен, что его нужно посадить на цепь, так они мне не поверили!.. А сейчас его и след простыл».