— Не знаю. Где-то в казарме. Что слышно с отправкой на фронт, господин младший лейтенант? — шепотом спросил Динку. — Солдаты прослышали, что немцы требуют пополнения.
— Я только что был у командира, — ответил Ганя, садясь за свой стол. — Убеждал его, что мы не можем послать ни одного человека, особенно из нашей роты. Причину ты знаешь…
— Знаю, — заговорщически подмигнул ему капрал, — никого отправлять нельзя. Мы должны на них опираться здесь, на месте…
— Безусловно. Только так, — подтвердил Ганя. — То, что мы там решили, — свято. Мы должны выполнить свою задачу. Только у меня большая просьба… Но оставим это пока, поговорим в другой раз. Кто-то идет…
И действительно, в канцелярию вошел Грэдинару, держа фуражку, полную обойм.
— Черт бы их побрал, мужичье проклятое! — ворчал он себе под нос. — Вот, полюбуйтесь, заставляешь их чистить оружие, а они теряют имущество под стенами склада… И я, старый человек, должен ползать и собирать все в фуражку… Как будто это отцовское наследство, золотые монеты…
Но Ганя не слушал его. Он встал, подошел к окну и устремил взгляд куда-то вдаль, поверх корпусов казармы, залитых лучами солнца, которое поднималось все выше и выше в синем небе.
29
Темнота незаметно спустилась на город, окутав его черной, давящей тишиной. Пустынные улицы словно погрузились в пучину. В двух шагах ничего не было видно. Окна уцелевших домов были зашторены черной бумагой или завешены одеялами, чтобы на улицу не пробился ни один лучик света. Но немного погодя над лесом выплыла большая, круглая, похожая на медную печать луна, и ее сияние щедро разлилось в пространстве, высветив контуры домов. Стала видна водонапорная башня, разверзлась бездна мрака и явила взорам изрытые бомбами парки, разрушенные здания, целые кварталы в руинах.
Капрал Динку шел неторопливо, держась поближе к стопам. Он побывал у Грэдинару дома, починил плохо закрывавшуюся дверь. В награду он получил от мадам Флорики чашку цуйки и кусочек брынзы с хлебом из военной хлебопекарни, так что чувствовал себя теперь сытым, хотя еда была отмерена в аптекарских дозах.
До казармы оставалось еще далеко, и он брел усталый и задумчивый. Его очень угнетала судьба маленького Максима. Как он ни старался, ему никак не удавалось найти объяснение провалу парнишки. Как мог малыш быть таким неосторожным и не обратить внимания на то, что кто-то шел за ним по пятам! Дана приписывала это тому, что сама она в какой-то момент отвлеклась. Ее задачей было наблюдать за дорогой впереди, но хоть изредка она должна была обращать внимание и на то, не идет ли кто-нибудь сзади, тем более что ночью шум шагов нетрудно различить даже на большом расстоянии. «Нет, Валериу, я ничего не слышала, поверь мне. И даже того, что инвалид стучал своей деревяшкой по тротуару, — объясняла она капралу. — Правда, я была довольно далеко от Максима, метрах в пятидесяти, ты ведь мне так велел. Я думаю, инвалид вынырнул откуда-то со стороны, из-за угла, иначе бы Максим его услышал. А разглядеть все равно ничего было нельзя, темно…»
Капралу удалось узнать, что мальчика подвергли страшным пыткам, допрашивал его сам помощник полицейского комиссара Ангелеску, но Максим не проронил ни слова, не выдал товарищей. Хотя ему было всего четырнадцать лет, он доказал свою зрелость, проявил исключительную силу духа, мужество и стойкость, сохранив тайну организации. «Я и не представлял себе, что этот пацан способен на такое, — думал Динку. — Было видно, что он самолюбив и горит желанием выполнить какое-нибудь особое задание… Жаль, что это первое задание окончилось провалом… Если бы только задание!.. Положение очень опасное. Возможно, что в конце концов он не выдержит и проговорится о действиях Габриэля и Пиуса на Балотской горе. И он, и девушка присутствовали, когда ребята получали свое задание… Нет, я надеюсь, что он будет таким же стойким, каким был до сих пор, надеюсь… но ценой каких страданий докажет он эту свою стойкость!»
Динку было тяжело сознавать, что перенести зверские пытки полицейских выпало на долю самого молодого члена организации. С первого дня знакомства он почувствовал, что Максим близок ему, как брат, что у этого сердечного мальчика с ласковыми карими глазами, одетого в лохмотья и почти всегда голодного, большая и щедрая душа. «Товарищ Валериу, — говорил он иногда Тудору, — ведь правда, придет время, когда и мы, рабочие, будем хозяевами, у нас будут свои заводы и столько денег, сколько у моего хозяина, господина Граффа?» Тудор Динку слушал его с улыбкой, гладил по длинным лохматым волосам. «Наступят такие времена, малыш, — отвечал он ему. — Наступят… Мы не будем похожи на твоего Граффа, но станем жить хорошо…»