— Не беспокойся, Динку, все будет в порядке. — Ганя застегнул мундир на все пуговицы, поправил портупею, надел фуражку и вышел.
Во дворе он увидел, как конвоир с винтовкой наперевес и с примкнутым штыком гонит куда-то арестованных дезертиров. Их было четверо, и выглядели они настоящими оборванцами. Лица солдат осунулись, потемнели, глаза ввалились. При виде офицера они остановились, подравнялись и замерли по стойке «смирно».
— Куда это вы, ребята? — поинтересовался Ганя.
— Дрова колоть, господин младший лейтенант, — ответил самый пожилой из них, с лицом, поросшим щетиной. — Для кухни треба, потому как тревога, в поход, значит… Еду горячую варят.
— Кто вас послал?
— Господин старший сержант послали, — ответил конвоир.
— Пусть идут, — согласился Ганя. — Только ты им, дружище, не нужен. Они и одни доберутся. Вложи штык в ножны и возвращайся. А вы топайте дальше да поработайте хорошенько. Я с вами потом поговорю.
Дезертиры молча посмотрели друг на друга, затем на конвоира, который никак не мог снять штык с винтовки, и недоверчиво уставились на офицера. Он весело улыбался, и они не понимали, шутит он или говорит серьезно. Ведь если это не шутка, они чудом спасены от страшных неприятностей.
— Итак, уважаемые, шагом марш! — приказал младший лейтенант. — Чего вы ждете? Привыкли, чтобы вас караулили? Боитесь, украдут? Ну все, хватит, пора приниматься за дело. Наколете дров, явитесь в канцелярию. Поняли?
— Поняли, все поняли. Дай вам бог здоровья!
Солдаты повернулись и нерешительно и боязливо направились к складу, все время оглядываясь, не идет ли за ними конвоир… Но тот справился наконец со своей задачей, отделил штык от винтовки и двинулся в противоположную сторону, к караульному помещению. Начальник приказал ему отпустить на свободу дезертиров, он и отпустил. Его дело выполнить приказ. Об остальном пусть голова болит у начальства.
Виктор Ганя поднялся в полной темноте на второй этаж административного корпуса и вошел в комнату командира полка. На столе еле светила закоптелая керосиновая лампа. Полковник стоял у окна и задумчиво смотрел в темноту. На скрип двери он обернулся и сказал:
— Это ты, Ганя? Явился?
— Имею честь приветствовать, господин полковник! — Ганя стал по стойке «смирно». — По вашему приказанию прибыл.
— Ты уже знаешь, что случилось? — Предойю говорил почти шепотом, словно боясь звука собственного голоса. — Невероятно, просто невероятно! Как я понял, маршал Антонеску арестован… Во всяком случае, из сообщений радио вытекает, что правительство пало.
— Знаю, господин полковник. Я слушал радио.
— Мы получили приказ поднять полк по боевой тревоге. Нам предписано обеспечить порядок в гарнизоне и принять меры к охране важнейших объектов.
— Да, я видел, полк строится на плацу.
— Думаю, батальоны в Эргевице и Балоте тоже приведены в боевую готовность. Ждем дальнейших распоряжений.
— Так или иначе, но с маршалом и с войной покончено, — сказал Ганя, пристально глядя в глаза полковнику. — Я вам говорил…
— М-да, говорил, — задумчиво согласился Предойю. — Тебе что-то было известно…
— То же, что и всем: страна идет к гибели и долго так продолжаться не может. Счастье, что было кому ее спасти.
— Коммунисты…
— Да, коммунисты, — подтвердил Ганя, — единственная способная на это сила. Мощная. И ответственная… А о декретах вы слышали? Один из них — об амнистии. Так что я уже отдал распоряжение, чтобы освободили задержанных дезертиров. Велел им вернуться в строй; обвинение этих людей в дезертирстве потеряло свою силу.
— Ты отдал такое распоряжение? — Предойю испытующе посмотрел на младшего лейтенанта.
— Да. Мне казалось, это логично.
— Не вижу логики.
— Очень просто, господин полковник. Их обвиняли в том, что они дезертировали с фронта. Так?
— Так.
— А этого фронта больше не существует. Какие же претензии теперь к этим солдатам? Никаких! Я поступил логично. И демократично.
Полковник моргнул несколько раз светлыми ресницами и устало опустился на обитый кожей стул с высокой прямой спинкой, который стоял у его письменного стола.
— Ты позволил себе отдать такой приказ, но ведь у тебя нет официального письменного подтверждения о том, что военные действия прекращены.
— А у вас? У вас ведь есть?
— У меня-то есть, а вот у тебя нет… А ты командуешь… Это грубое нарушение воинской дисциплины.
— Извините меня, господин полковник, но, уверяю вас, на моем месте вы бы поступили точно так же. Это была вполне своевременная демократическая мера.