Вдруг смолкли сирены, а вслед за ними и бронзовые голоса колоколов. Воцарилась глубокая скорбная тишина, предвестница несчастья. Мир словно замер по сигналу невидимого дирижера. И только металлический рокот самолетов, доносившийся из-за югославских гор, усиливался с каждой минутой, ширился, прижимался к земле.
Забившись в сырые ямы, поросшие высоким бурьяном, распластавшись на животе в тени железнодорожных складов и опрокинутых вагонов, люди притаились там, где считали себя в большей безопасности. Охваченные страхом, они ждали. Молча, не глядя друг на друга, слушали удары собственного сердца и считали минуты, отделявшие их от порога смерти.
— Ма-моч-ка-а-а! — закричал вдруг чей-то ребенок. — Вот они летят! Ух, какие блестящие! Ну-ка! Можешь их сосчитать? Я могу. Раз, два, три, четыре… Нет, раз, два…
По пустынной улице промчалась на большой скорости черная машина, часто и пронзительно сигналя. Михай снова посмотрел в прозрачную небесную даль. Самолеты пролетали над Дунаем, теперь их было хорошо видно: тяжелые бомбардировщики с двумя фюзеляжами, настоящие летающие крепости. Их силуэты спокойно плыли под аккомпанемент зловещего гула моторов. Они становились все ближе, ближе, будто испытывая чью-то судьбу, бросая кому-то вызов, сверкая как алмазы в золотых солнечных лучах.
4
Дана очень волновалась, когда уходила из дома, где состоялась встреча членов молодежной организации. То и дело озираясь по сторонам в опасении, что ее кто-нибудь увидит, она пролезла через щель в заборе, заранее проделанную Аурелом, пересекла пустой двор и, открыв железные ворота, очутилась на улице Добродетели. Отсюда все так же бегом девушка спустилась по улице Александри, и в тот момент, когда она переходила улицу Провидения, завыли сирены, предупреждая еще об одном воздушном налете. «Скорее в убежище, — подумала она, не останавливаясь, прижимая ладони к груди, чтобы унять сердцебиение. — Если действительно за мной следят, то теперь наверняка потеряют след».
Добежав до площади Михая Храброго, она заметила за высоким пыльным кустарником земляное укрытие — щель, к которой торопился старик с узелком в руке. Побежала туда и она. Оглянувшись и убедившись, что сзади никто не идет, спустилась на несколько земляных ступенек вниз, в длинную узкую яму с высокими стенами, вырытую под открытым небом; сверху кое-где были перекинуты бревна, на них навалены сухие ветки липы.
В изнеможении она опустилась на импровизированную скамейку — досточку на четырех трухлявых колышках, — под ней валялась грязная бумага, гнилая солома, заплесневевшие объедки. Лоб у Даны был в капельках пота, но носового платка не оказалось. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони и той же рукой стала обмахиваться, чувствуя, что задыхается. Платье прилипло к влажной холодной спине, волосы в беспорядке упали на глаза. Она застыла в полной неподвижности, потрясенная и подавленная, с тревогой думая о тех, с кем рассталась четверть часа назад. Что с ними? Нагрянула ли полиция? Застала ли их на квартире?
В довольно глубоком убежище было прохладно. Сквозь высохшую листву маскирующих его веток проглядывало ясное, синее, безоблачное небо. Старичок, спустившийся в убежище перед Даной, положил узелок на колени и съежился в углу, втянув голову в плечи и закрыв глаза, словно охваченный дремотой, глубоко равнодушный к тому, что происходит вокруг. Возле него примостилась женщина средних лет с красивым, но чересчур накрашенным лицом, в длинном шелковом халате и платке, замотанном на голове как чалма. Она держала на коленях курносую лохматую собачонку, все время гладила ее и успокаивала, чтобы та не визжала. Напротив нее — тоже женщина, но старше первой, суровая, мрачная, с небольшим чемоданом, одетая в грязный рваный плащ; она неотрывно смотрела на небо, крестилась и шептала только ей ведомые слова. Немного погодя она перестала креститься, прислушалась к жуткому вою самолетов и возвестила голосом, не оставлявшим надежды:
— Вот они, идут! Пресвятая дева Мария, спаси и помилуй нас, грешных… — Потом придвинула чемодан поближе и начала бить поклоны, как перед алтарем.
Словно почуяв опасность, собачка громко залаяла, но хозяйка зажала ей мордочку рукой и погрозила пальцем, как ребенку: