— Ты несправедлив, мой мальчик, — сказал учитель и мягко сжал его руку. — Как жаль, что ты меня не понимаешь!..
— Я неплохо тебя понимаю, папа. Не обижайся, но ты слишком стараешься ладить со всеми, без разбора. Поэтому-то у тебя и нет собственной позиции… Ты многое видишь, не можешь не видеть, но у тебя не хватает гражданского мужества определиться, выбрать свой единственный путь.
— Такой уж у меня характер, Михай. Я наблюдаю, но не участвую. Историк должен быть объективным, а значит, нейтральным. Понимаешь? Так я устроен, таково мое кредо… И давай сейчас не спорить. У нас еще будет время поговорить.
— Если ничего не случится… Но я согласен, вернемся к этому разговору позже. Мама сказала, ты был у судьи Пинтилие. Что ты там слышал по радио? Последние два часа у меня такой возможности не было.
— Передавали, что сформировано новое правительство во главе с генералом Санатеску. Изданы декреты: об амнистии, о ликвидации концентрационных лагерей…
— Это я знаю. А что еще?
— Что еще? — Учитель задумался, припоминая: — Ах да! Освобожден силами Сопротивления Париж. Освободили и Марсель. Пожалуй, все… Ты давно пришел?
— Да нет, минут тридцать.
— А где ты был?
— В 95-м пехотном полку…
— В полку? Господи, как ты туда попал?!
И Михай рассказал, как благодаря дружескому участию одного капрала он столько дней скрывался в маленькой комнатке — кладовке оружейного склада. Но там он не чувствовал себя в изоляции: читал газеты, слушал радио, был в курсе всего, что происходит в мире. Вот только о близких ему ничего не было известно…
— А ты знаешь, что у нас был обыск? Нам пришлось нелегко. Продуктов нет, воду носим издалека, мы ее берем из колонки возле гимназии «Траян». Налеты, бомбежки и страх, вечный страх за завтрашний день… Понимаешь? Так все это надоело!.. Гимназию перевели в село Шишешти, и мне приходится ходить туда пешком два раза в неделю, а ведь это не так близко. Принимаю экзамены у заочников… Всю жизнь нам перевернула эта война! Такое страшное бедствие…
— Ты только сейчас это понял?
— Нет, почему же, я понимал это и раньше, но вслух сказать не мог. И потом, сам знаешь, люди разные, поневоле приходится быть осторожным. Я потому и рассердился так на Дану, когда она принялась критиковать режим, правительство, порядки… От нас ведь ничего не зависело!.. Погибнуть же было легко и просто. На всех заборах плакат: «Болтуна ждет тюрьма».
— Говорят, Антонеску арестован. Ты ничего не слышал?
— Судья мне говорил, ходят такие слухи. Но официально об этом не сообщалось.
Влад Георгиу замолчал и глубоко задумался. Как изменился Михай, просто не узнать! Возмужал, стал сдержанным, более твердым. Впрочем, учителю в глубине души и раньше нравилась настойчивость и целеустремленность сына, нравилась смелость, с которой он отстаивал свои убеждения. Вот ведь не растерялся, не впал в отчаяние, когда отец потребовал, чтобы он ушел и искал себе убежища в другом месте. Он уже тогда пережил больше, чем все они, видел дальше, чем они, у него было обостренное чувство ответственности.
— Знаешь, отец, — заговорил снова Михай, — когда я думаю о том, как много нам пришлось пережить, то вижу, что просто обязан участвовать в борьбе до победного конца…
— Не думай ты больше о прошлом! — досадливо махнул рукой отец. — Думай о том, чем бы тебе хотелось заняться, о том, как построить свою жизнь.
— Но именно ради будущего, ради счастливой жизни я не могу отмахнуться от прошлого, не могу не довести до конца борьбу с теми, кто пытался лишить нас этого будущего, калечил наши жизни, наживался на горе и смерти людей: Не могу! — Михай почти кричал. — Я должен с ними рассчитаться!
— Рассчитаться? — удивленно поднял брови отец. — Как, каким образом?!
— Вероятно, путь один, по крайней мере для меня, — записаться добровольцем в армию.
— Что за вздор ты болтаешь!.. — нахмурился и помрачнел Георгиу. — Вместо того чтобы радоваться, что все благополучно закончилось, что тебе уже не грозит смертельная опасность, ты собираешься начать все сначала и подставить голову под новые удары судьбы! Мало ты мучился? Хватит, теперь пусть другие нас защищают. Это было бы справедливо. А тебе надо позаботиться о своем будущем, о том, чтобы создать себе положение. Осенью ты мог бы поступить в университет…
— До осени еще столько предстоит сделать! — задумчиво сказал Михай. — Все должно успокоиться, прийти в норму, но сразу так не получится. И знаешь почему? Думаешь, немцы так просто уйдут? Мол, спасибо за гостеприимство, разрешите откланяться? Вот увидишь, они еще попытаются взять реванш.