— Давай пока оставим этот разговор. Ты устал, тебе надо поесть, отдохнуть, отоспаться. Ана, накрывай на стол! — крикнул он жене, которая ушла в соседнюю комнату, чтобы постелить постель Михаю. — Смотри-ка, уже первый час ночи!..
Через четверть часа все сели за ужин. Не было только Даны, она еще не вернулась из города.
Дана пришла около двух часов ночи. Бледная, усталая, с ввалившимися глазами и растрепанными волосами. Трехцветная повязка, в руке пистолет… Она привела с собой истощенного, измученного мальчика лет пятнадцати, одетого в лохмотья. Лицо его было в кровоподтеках, правый глаз заплыл, губы разбиты. Он еле держался на ногах. Мать заахала:
— Доченька, что случилось?! Где ты пропадала? Что это у тебя? Какой ужас! Брось сейчас же! Слышишь? Брось!
— Не пугайся. Я умею обращаться с пистолетом. Он не стреляет сам!..
— Где ты взяла эту мерзость?
— Сейчас я вам все объясню… Заходи, Максим, не стесняйся, — повернулась она к мальчику. — Входи в комнату.
Мальчик робко вошел, с опаской ступая по ковру грязными босыми ногами.
— Это еще кто такой? — проворчала Ана. — Где ты его подобрала?
— Это Максим, он работает в булочной братьев Графф. А жить будет у нас.
— То есть как у нас?! — Ана грозно скрестила руки на груди. — Что все это значит?
— Что значит? Многое, — решительно отрезала Дана и сделала знак Максиму, чтобы он сел. — Мы с Максимом состоим в молодежной организации, она называется Союз коммунистической молодежи. Он был арестован за распространение антифашистских листовок. Его били, пытали… Ты что, не видишь, в каком он состоянии? Его выпустили час назад.
— Как ты сказала? Союз? Какой еще союз?! Влад, иди сюда скорей! О господи!
В дверях появились Влад Георгиу и Михай. Учитель был в пижаме, он уже лег, но ему не спалось и он читал, а потому так и вошел в комнату с книгой в руках. Михая тревожный голос матери застал в тот момент, когда он только что намылил щеки, собираясь бриться.
— Что такое? Что случилось?
— Боже мой, Михай! — Дана швырнула пистолет на стол и кинулась в объятия к брату. — Когда ты вернулся?
Бережно отстранив сестру, Михай принялся стирать полотенцем мыло с лица.
— Вечером, — ответил он и внимательно оглядел Дану, переводя взгляд с ее растрепанных волос на трехцветную нарукавную повязку.
— Ну и как… было? — спросила Дана.
— Нет, сначала рассказывай ты! — попросил Михай; он был явно заинтригован и ее видом, и присутствием Максима, и их появлением в такой поздний час. — Ты стала революционеркой? Откуда у тебя оружие?
— Все скажу как на духу! — шаловливо пропела Дана и, раскинув руки, весело закружилась по комнате. — Все скажу, скажу, скажу… Ничего не утаю… — Потом остановилась и уже серьезно закончила: — Мы ведь теперь можем говорить не таясь.
— Конечно. Вот и объясни, что у тебя за повязка и зачем тебе пистолет? И парнишка этот — кто он такой?
Растерянные Влад и Ана в полном недоумении глядели то на раскрасневшуюся, сияющую Дану, то на Максима, который сидел на стуле у самой двери, опустив голову, и дрожащими руками разглаживал на коленях свои драные, слишком широкие для него штаны.
— Что вы его разглядываете, как чудо заморское?! — набросилась на родных Дана. — Мальчик как мальчик… Лучше сядьте и выслушайте все, что я могу вам сказать уже сегодня. Не робей, Максим, теперь бояться нечего, все прошло, все позади!.. Мои родители — люди хорошие, добрые, ты наверняка о них слышал, не мог не слышать, они всегда помогают всем в беде. Мама! Папа! — повернулась она к родителям. — Да сядьте же вы наконец за стол! Михай! Почему ты стоишь? Давайте сядем и спокойно обсудим… — Она переложила пистолет на этажерку и села во главе стола.
— Что можно сейчас обсуждать? — рассердился Георгиу. — Ты ведь с нами не считаешься, делаешь что хочешь! Подбираешь на улице бродяг, приводишь ночью в порядочный дом, изображаешь из себя богиню милосердия. И этот пистолет на этажерке!.. Черт знает что такое!
— Замолчи! — Дана сверкнула глазами так яростно, что отец просто рот открыл от изумления.
— Да как… как ты смеешь?.. — крикнул он, вновь обретя дар речи.
— Перестань, папа! — все так же строго и властно остановила его Дана. — Неужели мы и в такой день будем по-прежнему разыгрывать друг перед другом недостойный спектакль?! Ты всегда прятался за собственную репутацию, сделал из нее себе визитную карточку. Ты забился в скорлупу того, что называешь нейтралитетом, и не желаешь видеть дальше собственного носа. Ты упорно не замечал того, что творится в мире, не хотел видеть, что одни бесчинствуют, а другие страдают. Было бы все хорошо у тебя, а до остальных тебе и дела нет! Кичился своей порядочностью, словно ты один такой на свете! Считал непорядочными тех, кто смотрит на мир открытыми глазами и твердо отстаивает свои взгляды. А почему, спрашивается, это непорядочно? По отношению к чему и к кому? По отношению к режиму, который обрушил на наши головы такие страшные бедствия? Который обездолил нас и ожесточил? Мне тяжело говорить это тебе, но и молчать больше невозможно!..