— Когда это будет, Ганс?
— Очень, очень скоро, моя драгоценная. Но пей же кофе, он стынет.
— Да нет, кофе еще горячий.
— Горячий вкуснее, ароматнее. Пей. — Клаузинг похлопал невесту по руке: — У нас говорят: кофе должен быть горячим, как ад, черным, как дьявол, чистым, как ангел, и сладким, как любовь.
— Сладким, как наша любовь, добавила бы я.
— Да, как наша любовь, — мечтательно улыбнулся Клаузинг.
Он считал себя счастливым человеком. Сразу по приезде в этот город он познакомился с Лиззи и влюбился в нее. Он знавал многих женщин в Польше, Венгрии, Чехословакии — всюду, куда его бросала судьба, но ни с одной из них у него не было такого созвучия чувств, такого взаимопонимания. Она отдалась ему в первый же вечер, и он считал это самым убедительным доказательством ее вечной и нерушимой любви. Через несколько дней после их знакомства ему рассказали, что возле мастерской Петера Хинтца еще осенью крутились какие-то итальянские летчики и однажды, когда Лиззи прокутила с ними в ресторане целую ночь, ее обнаружили утром, в одной комбинации спящей на скамейке городского парка. Однако рассказ этот не произвел на Клаузинга ровно никакого впечатления. Мало ли какие грязные сплетни распускают про красивых женщин! Мужчины порочат их, как правило, из мести и досады за унизительное поражение, а женщины — из зависти к более удачливым соперницам. Так или иначе, Лиззи стала его любовью и он к ней не на шутку привязался.
Темнело. Фиолетовые сумерки окутали искалеченный город. Немец посадил Лиззи к себе на кресло и, нежно поглаживая ее колено, замурлыкал ей на ухо модную мелодию из кинофильма «Любимый вальс».
— Какая прелесть! — томно прошептала домнишоара Хинтц.
— Я видел этот фильм в кинотеатре «Кассандра» в Бухаресте. Актрису тоже зовут Лиззи. И фигурой на тебя похожа. Как услышу эту мелодию, тут же о тебе вспоминаю. — И Клаузинг нежно поцеловал невесту.
Охваченная сладкой истомой, она опустила голову к нему на плечо, замерла и сидела так долго-долго. Она думала о том счастливом дне, когда наконец уедет в Германию и обоснуется там навсегда в каком-нибудь большом городе, Мюнхене или Берлине, со своим возлюбленным Гансом, который станет ее законным супругом. И тогда уже никто не посмеет злословить на ее счет и обзывать содержанкой немецкого офицера. Потом она стала думать о Гансе. Последние дни он ходил мрачный, раздражительный. Но сегодня к нему вернулось хорошее настроение, он пригласил ее к себе и предложил совершить на машине небольшую прогулку за город. Она радостно согласилась, и они поехали по шоссе вдоль Дуная, а под вечер вернулись в город.
В машине Лиззи спросила, не было ли у него каких-нибудь неприятностей из-за нее или из-за ее отца. Уж не потому ли он все эти дни был таким сумрачным? И Клаузинг рассказал, что его тревожило. Оказывается, еще три дня назад, в воскресенье утром, советские войска начали наступление в районе Молдовы. Поначалу все там складывалось очень плохо, он не находил себе места. Но сегодня он встретил господина Пранге, начальника немецкого речного агентства, который только что вернулся из Германии и привез потрясающую новость: в ближайшие дни будет применено новое, совершенно секретное и невероятно мощное оружие, которое поразит мир. Советские войска мгновенно будут разбиты и уничтожены, а армия фюрера вернется на прежние позиции и, мало того, захватит Москву, Лондон…
— Не выпить ли нам вина?
— У меня отличное вино, дорогая. Жирэску присылает с виноградников Коркова, это где-то здесь, неподалеку. Я уже отослал бутылок триста в Германию отцу, друзьям… Руди! — позвал он денщика. — Руди!
На пороге вырос долговязый белобрысый солдат в синем кухонном фартуке. Щелкнул каблуками коротких сапог и вытянулся в ожидании распоряжений.
— Принеси-ка шесть бутылок вина из тех, что прислал Жирэску.
Руди исчез и через несколько минут появился снова, неся бутылки и два бокала.
— Господин подполковник будет ужинать дома или в ресторане? — поинтересовался он.
Клаузинг вопросительно взглянул на свою гостью, но та только кокетливо повела плечиками, давая понять, что решение этого вопроса оставляет на усмотрение повелителя.
— Приготовишь шницели. Подашь сардины, икру, салат… Мы остаемся дома.
…К десяти часам Клаузинг успел основательно набраться. Пять пустых бутылок валялись на полу, а шестую, наполовину опорожненную, крепко прижимала к груди домнишоара Лиззи.
— Нет, дорогой, ни за что! Больше не дам. Хватит! — твердила она, старательно выговаривая слова заплетающимся языком.