Райку прикрепил прокламацию к обшивке баржи, обернулся и, глазами отыскав в толпе старого солдата, дружески ему улыбнулся.
— Слыхали, друзья, что солдат сказал?.. Как тебя зовут, старина?
— Догару меня зовут, Ницэ Догару…
— Таких в нашем гарнизоне много. И они всегда будут на нашей стороне. Так поддержим же обращение нового правительства к стране и воззвание коммунистической партии к народу!
Мощное ликующее «ура» прокатилось по верфи. Конец фашистской диктатуре, преступному режиму Антонеску! В это ясное августовское утро зарождалась новая жизнь…
Первое свободное собрание рабочих, шутка ли сказать! Не надо больше скрываться и прятаться, не страшны уже солдатские штыки и пистолеты тайных агентов полиции.
Под радостные крики Райку спустился со стапеля и смешался с толпой. Его обнимали, теребили вопросами, со всех сторон тянули к нему руки.
— Да я вернусь, друзья, скоро вернусь, — счастливо улыбаясь, твердил он. — Вот схожу в железнодорожные мастерские — и сразу обратно.
— Ладно, ступай. Только не задерживайся, слышишь?
— Мы ждем тебя, Райку!
Райку оглянулся, ища глазами сына.
— Санду! — крикнул он.
— Я здесь, отец! — отозвался тот.
— Видишь, сколько у тебя теперь дел? Я пошел, вечером увидимся. О еде позабочусь сам.
— Договорились. Но все-таки ты поосторожней, отец!
— Не беспокойся, все будет в порядке.
И, провожаемый взглядами, Райку, широко ступая, зашагал к воротам.
35
Утром 24 августа, часов около десяти, когда Клаузинг появился в комендатуре, капитан Отто Вильке доложил ему, что приказ выполнен. Правда, не целиком, пока не представилась такая возможность, но они уверены: сегодня ночью все будет доведено до конца. На рассвете они сумели проникнуть в больницу, префектуру, театр, на вокзал, сортировочную станцию, заминировали кое-где железнодорожные пути, водонапорную башню, электростанцию. Однако на судоверфь, в железнодорожные мастерские, в здание почты в телеграфа попасть не удалось. Помешали румынский военный патруль и вооруженные рабочие. А часа два назад на судоверфи произошло столкновение между, рабочими и сержантом, тоже румыном, который пытался отобрать коммунистическую прокламацию. Было бы неплохо, если бы господин подполковник обратился к румынскому коменданту и заручился его письменным разрешением — отдельным для каждого нашего патруля. Мол, официально разрешено де монтировать линию телефонной связи, с этой целью необходимо получить доступ на судоверфь, в здание почты, телеграфа…
Клаузинг угрюмо слушал его, глядя в окно. Из сообщений немецкого радио он уже знал, что утром в Бухаресте произошли уличные столкновения. Гитлеровская авиация бомбила румынскую столицу. Яростная перестрелка слышалась у военной академии, немецкой комендатуры, в аэропорту. Румыны сбили несколько немецких самолетов и заявляют о своей решимости отбить любой массированный налет. Немецкие войска в беспорядке отступают под мощными ударами Советской Армии, на территории страны их атакуют румынские части: фактор внезапности сильно подорвал боевой дух фашистов.
Ситуация не только напряженная, но, можно сказать, критическая, а связи с немецким командованием нет, и все здесь зависит от того, какое решение примет он, Клаузинг. Пожалуй, Вильке прав, такое разрешение надо добыть. Отъезд он мысленно назначил на тринадцать ноль-ноль. Значит, так: предупредить Лиззи, чтобы она не более чем за час собрала вещи и ждала его, он заедет за ней на машине, как только освободится; потом зайти к полковнику Предойю и заручиться его обещанием, что немецкому гарнизону будет позволено беспрепятственно покинуть город после демонтажа телефонной сети комендатуры; потом он поблагодарит полковника Предойю за доброе сотрудничество, посетует на судьбу, выразит надежду, что в Бухаресте, может, еще передумают и отменят свое слишком поспешное решение, а пока — тут он скорбно вздохнет — ничего не поделаешь: они, немцы, привыкли уважать приказы и он подчиняется воле румынского правительства. Потом он попрощается с Жирэску и другими симпатичными ему людьми и покинет этот гостеприимный город. Разумеется, захватит с собой Лиззи и ее старого отца. Днем эшелон с личным составом гарнизона отбудет в Тимишоару. На этот счет он договорится с начальником станции.
Гипсовая маска исчезла, и лицо Клаузинга вновь обрело привычное самодовольное выражение. Нет решительно никаких оснований для беспокойства. Можно даже и о будущем помечтать… Он поймал удивленные взгляды подчиненных и, поспешно изобразив на лице строгость, более соответствующую ситуации в данный момент, отдал последние распоряжения: