«Мне одиноко без него, — говорила себе Дана, думая обо всем, что случилось. — Но я рада, что Санду не бросил учебу и занимался самостоятельно. Теперь он, может быть, приедет из Констанцы, чтобы сдать оставшиеся экзамены, и тоже перейдет в восьмой класс. А гимназия так далеко! Бедный папа, сколько километров приходится ему отмахивать каждую неделю, чтобы принять экзамены и выставить отметки учащимся!»
Чья-то тень нависла над убежищем, и мальчишеский голос почти враждебно спросил:
— Эй, есть тут кто?
Дана вздрогнула. Кто-то быстро спустился по земляным ступенькам, и собачка, принадлежащая женщине в шелковом халате, снова громко, пронзительно залаяла. Вновь прибывший был не кто иной, как Максим, в грязной рваной рубашке и солдатских брюках, подпоясанных веревкой.
— Пуфи, проказник, опять скандалить? — пожурила мадам полковница свое чадо, которое не спускала с рук. — Почему ты рассердился на мальчика?
Но собака ее не слушалась. Она рвалась, билась в руках женщины, готовая растерзать Максима, который попытался было как можно незаметнее пробраться в глубь убежища.
— Эй ты, шавка чесоточная, заткнись, не то схлопочешь так, что вообще гавкать перестанешь! — сказал Максим.
И он сделал вид, что собирается ее стукнуть. Собака разъярилась еще пуще. Максим засмеялся, показал ей язык, гавкнул по-собачьи, перепрыгнул через чемодан, который принесла женщина в рваном плаще — она в это время читала молитвенник, — повел глазами в поисках места, где можно было бы сесть. Встретясь взглядом с Даной, он вдруг развеселился и, руки в бока, весело воскликнул:
— Вот так чудо! Это же наша принцесса!
Приложив палец к губам, Дана подала ему знак, чтобы он не болтал лишнего, потому что его слышат посторонние, и знаком же пригласила сесть рядом с собой на скамейку.
— Что-нибудь случилось? — спросила она его на ухо.
— Ничего не случилось, — ответил Максим тоже шепотом, осторожно оглядываясь. — Мне кажется, зря они испугались. Какая досада! — продолжал он, с огорчением стукнув себя ладонью по лбу. — Именно сегодня я надеялся получить наконец задание…
Он хотел еще что-то добавить, но Дана остановила его: им нельзя было разговаривать на глазах тех, кто собрался в убежище, могут обратить внимание на то, что они знакомы.
Максим согласно кивнул и сразу нашел себе другое занятие — стал разламывать деревянную палочку и кусочки швырять в земляную стену убежища. Теперь Дана могла незаметно присмотреться к нему: давно не стриженный, рубаха пропахла потом, брюки ветхие — заплатка на заплатке; глаза умные и красивые, в них без труда можно прочитать, какую тяжелую, полную лишений жизнь он ведет; тщетны и наивны попытки скрыть это за маской веселости и непринужденности.
Она знала, мальчик — сирота, он сам говорил это членам организации, знала, что работает в булочной «Братья Графф», а больше о его жизни никто ничего не знал.
— Туго тебе приходится у хозяев, Штефан? — спросила Дана, когда увидела его в первый раз.
— Да, Лила, — грустно ответил он, сразу помрачнев. — Но товарищ Валер говорит, что настанет такое время, когда и мы, бедные, будем счастливы и у нас будет что есть и во что одеваться. Будут у нас, уверяет он, и хлеб и розы…
— Правда? — притворилась удивленной Дана.
— Да, все так и будет. Вот только минует это бедствие, мы свергнем буржуев, увидишь, как мы тогда заживем. А про хлеб и розы Валеру сказал один человек, по имени Макс…
— Маркс, — поправила его Дана, улыбаясь.
— Правильно, Маркс… А кто он такой, этот Маркс?
— Он был ученый, писал о пролетариате, — начала объяснять Дана. — В своих книгах Маркс объяснял трудящимся, как нужно бороться, чтобы их не эксплуатировали хозяева, чтобы они, пролетарии, владели всеми богатствами земли.
— Ах, принцесса, как хорошо говорил этот ученый! — просиял Максим. — Если бы он побывал у нас в пекарне и увидел бы, как я живу и что ем, думаю, он тут же посадил бы моих хозяев в тюрьму.