Старик кончил рассказ и с горечью покачал головой. Михай сидел, опустив глаза, задумавшись, не говоря ни слова. Голова у него слегка кружилась, в глазах стоял туман. «Бедная тетя Эмилия!» — с болью думал он. Невозможно поверить, что эта доброжелательная, с открытой и щедрой душой веселая женщина, которой он обязан счастливым детством, теперь в таком плачевном состоянии. Как жестока судьба! А дядя Александру? Не погиб ли он на фронте? И жив ли Костел, их сын? А что с отцом? С мамой? С Даной?
— После этого, — продолжал старик, считая, что должен добавить что-нибудь к сказанному, — пришел утром ее брат или зять, уж не знаю, кем он ей приходится, и забрал ее к себе. Говорят, он работает учителем. С тех пор прошло много месяцев, я ее больше не видел. Бедняжка! Иногда она отдавала мне дорогие сигары, ей их дарили пассажиры: «Держи, дядя Тудоран (меня ведь зовут Тудораном), я хочу, чтобы ты почувствовал себя барином хоть немножко!»
— А учитель, вы не знаете, жив? — решился спросить Михай.
— Какой учитель?
— Тот, о котором вы говорили… Он пришел и забрал мою тетю домой.
— Откуда я знаю? — пожал плечами старик. — В то время был жив, но судьба каждого человека сейчас на волоске. Прошло почти четыре месяца с той ночи, за это время много раз прилетали самолеты и все бомбили и бомбили, так что я теперь уж и не знаю, осталась ли цела хоть треть домов в городе. И сегодня опять, смотрите, слетелись нам на погибель… Слышите, какой грохот?.. Похоже, они сбросили свой груз на горе, в районе Крихальского леса или на Главной улице… Люди мрут как мухи, гибнут каждый день, — продолжал он и кивком показал на город, разрушенный бомбами. Потом поднял корзинку с земли и встал: — Вот что я забыл вас спросить: там, в Плоешти, откуда вы приехали, тоже такое творится?
— Тоже…
— Двухтысячный год — конец света, так гласит библия; ну чем не двухтысячный год!.. Мы ведь сами хотели войны, сами теперь и наказаны.
— Разве вам или мне она была нужна? — спросил раздосадованный Михай и тоже поднялся с земли.
— Нам не нужна, а вот там, наверху… Нехорошо, что мы об этом говорим, никогда не знаешь, куда полетит слово… Правильно кто-то сказал: одни кашу заваривают, другие расхлебывают. Вот оно как! Ну, до свидания и всего хорошего. Спущусь-ка я вниз, к станции, посмотрю, что там делается, господа американцы, видно, не скинули сегодня туда ни одного яичка…
Он перехватил поудобнее корзинку и быстро пошел между деревьями парка вниз по тропинке, которая вела к будке путевого обходчика. Михай некоторое время смотрел ему вслед, потом наконец решился и двинулся домой.
Момент был самый подходящий. Воздушная тревога, массированная бомбардировка, все попрятались в убежища, он никому не попадется на глаза. Улицы опустели, можно было не опасаться встречи с военным патрулем или полицейскими.
6
Учитель Влад Георгиу появился в Турну-Северине пятнадцать лет назад, его перевели сюда из ясской гимназии. Он родился в Питешти, там учился в гимназии, а в Яссах окончил институт и начал карьеру педагога. Было это сразу после первой мировой войны. Человек прямой и честный, принципиальный в суждениях и поступках, он терпеть не мог лжи и очковтирательства, считал — лучше, если ученик признается, что не выучил урока, чем будет отвечать по подсказкам или пользоваться шпаргалками, был врагом слишком ранней взрослости в поведении учеников и воевал как с ними, так и с теми, кто их поощрял. Не разрешал, чтобы на его уроках присутствовали мальчики с длинными волосами и в галстуке. «Это не про вашу честь, подождите, пока не перейдете в восьмой класс! — наставлял он их с кафедры, — Вы здесь самые маленькие, должны вести себя так, как я велю, как того требует школьная дисциплина». Были, конечно, и недовольные, некоторые пытались спорить, приводили примеры: мол, учитель математики Опреску, классный руководитель седьмого «Б», разрешил ученикам ходить с длинными волосами и в галстуке… И учитель Штефэнойю разрешил… Как же так, одним можно, другим нельзя?! Разве они учатся не в одном и том же учебном заведении? Разве здесь не единые законы для всех? Так в чем же дело? Хорошо, — говорил он таким крикунам, — учитель Опреску разрешил, ходите, как хотите, на здоровье, но ко мне пусть никто не является с гривой волос, выгоню из класса». Что было делать гимназистам? Они стриглись, как им было велено, но на учителя имели зуб и Михая, который был их одноклассником, несколько раз поколачивали. То один, то другой с издевкой вопрошал: «Твой отец вообразил себя Нероном? Владыкой Рима? Почему он вводит свои порядки?»