— Можно начинать? — спросил Валериу.
— Да, — ответил Аурел. — Посты выставлены.
— Порядок, — заключил Валериу. — Товарищи, прошу внимания.
Перешептывание прекратилось. Ромикэ, боксер, захлопнул крышку фонаря и сунул отвертку в карман — он свою работу закончил. Из-за двери выдвинулся со своей скамеечкой Максим и замер — весь напряженное внимание. Дана пригладила волосы, улыбнулась Лилиане, которая села рядом, взяла ее за руку, и они, прижавшись друг к другу, были теперь похожи на близких подруг, которые только что встретились.
— Ты здесь давно не была? — спросила Дана шепотом, склонившись к самому уху одноклассницы.
— Давно. Мне тоже запретили, — чуть слышно ответила Лилиана. — Все из-за этой истории с немцем…
— Будь он неладен! — буркнула Дана и стала внимательно слушать.
Валериу предложил придумать для этой встречи какой-нибудь предлог, чтобы в случае чего дружно заявить: мол, занимались тем-то и тем-то.
— Товарищи, — тихо сказал он, — пусть будет так: мы — любительская труппа, разучиваем роли из пьесы. Решено?
— Да-а-а! — хором откликнулись ребята.
Валериу подождал, пока в комнате не воцарилась тишина, а потом ровным, спокойным голосом начал рассказывать о положении на фронте. Цензура Антонеску контролирует газеты, и в них обо всем сообщается чрезвычайно запутанно и неточно. Корреспонденты врут без зазрения совести, а в тех редких случаях, когда вынуждены говорить правду, для всех совершенно очевидную, говорят обиняками, сопровождая информацию неправдоподобными комментариями. Нанося все более мощные удары по немецким войскам, русские добились серьезных успехов на всем театре военных действий. Немцы растеряны. Они бросают в бой последние резервы. Антонеску отдал приказ о новой мобилизации, но многие не явились на призывные пункты. Никто больше не хочет умирать за интересы фашистских заправил. В городе нет электричества, нет продовольствия, хлеб выпекают в селе Бистричоара, в город привозят всего по 700—1000 буханок в день, и те, как правило, до населения не доходят, их забирают немцы для начальства. Тот, кто остался в городе — а большинство бежало от бомбежек, — умирает с голоду, нет ни овощей, ни муки, ни картофеля, растительное масло не выдавали по карточкам с ноября 1943 года!
— Нет мяса! — почти шепотом добавила Лилиана. — Мамочка простояла вчера в очереди на рынке с трех утра и принесла всего несколько костей…
— А когда мясо привозят, оно страшно дорого, — продолжал Валериу, понизив голос. — Цены просто немыслимые: свинина двести пятьдесят лей килограмм, телятина более двухсот. А слесарь с судоверфи получает не больше четырех тысяч в месяц. Как может семья прожить в таких условиях?
— И бубликов больше не делают, — добавил, сверкнув глазами, малыш Максим. — По утрам, вместо того чтобы ходить с лотком, я сметаю паутину в пекарне, а по вечерам продаю газеты, чтобы хоть что-то заработать.
— Надо же! Всем теперь только и забот что думать про твои бублики! — взорвался Ромикэ. — Ты что, не слышал, хлеба нет… Людям нужен хлеб, а не бублики.
— Я это знаю, — не сдавался Максим. — Но бывает и так: муку вдруг привезли, а разгружать и печь некому. Люди разбежались из-за бомбежек. Домн Графф, хозяин хлебопекарни, собирает своих работников с помощью полиции, а никто не идет… все прячутся.
Валериу поднял руку и сделал знак, чтобы они замолчали и дали ему возможность продолжать.
— Используйте это как повод, чтобы возбудить недовольство населения, разъясняйте людям, особенно окружающей вас молодежи, в чем истинная причина нищеты, что происходит на белом свете и у нас в стране, почему столько бед, что не продохнешь, и конца им не видно! Там, где вы работаете, в очереди за хлебом, за мясом или утром на рынке, просто на улице — везде, где подвернется случай, завязывайте беседы — очень тактично! — и разъясняйте, откуда на нас сыплются несчастья, что они не с неба упали, как некоторые стараются внушить, а навязаны земным «божеством», именуемым фашизмом, буржуазией, эксплуататорскими классами. Понятно, друзья?
В комнате наступила глубокая тишина. Не было слышно ни звука. Только снаружи, во дворе, бегала от ворот до задней стены забора и обратно собака, гремя цепью, скользящей по натянутой проволоке.
— Эти их фашистские листки врут напропалую, — нарушил молчание Ромикэ и обвел взглядом притихших ребят. — Все видят, что Гитлеру капут, а бессовестные газетчики словно с луны свалились или заболели куриной слепотой.
— Дураки они, что ли, признать близкое поражение этого бесноватого Адольфа? — подал голос и Павел. — Пишут несусветную чушь для собственного успокоения…