Торопясь покинуть помещение, ребята натыкались друг на друга, кто-то смахнул с подоконника кружку, и она разбилась, полетел опрокинутый стул, а малыш Максим так сильно ударился головой о вешалку, что приглушенно охнул и испуганно покосился на Валериу. Поспешно прощались, подбадривая взглядом друг друга, договаривались о том, как встретиться, когда опасность минует…
— Все, все, товарищи! — торопил их Валериу. — Скорее! Лила, ты где?
— Я здесь, Валериу! — взволнованно откликнулась Дана.
— Иди сюда.
Дана подошла к окну. Ее била нервная дрожь. В лице не было ни кровинки. Валериу взял ее за руку:
— Я собирался спросить тебя после собрания, но, если уж так случилось, скажи мне хоть коротко…
— О чем?
— Что с твоим братом?
— С каким, с Михаем?
— Ну да, с Михаем. А с кем же еще, разве у тебя много братьев?
— Нет, один.
— Так что же с ним? Что ты о нем знаешь?
— Ничего не знаю, — испуганно ответила Дана. — Два года назад он уехал в Бухарест, в офицерское училище, оттуда его отправили в Германию. Последнее письмо мы получили из Африки… И вот уже больше года нет никаких вестей… Отец и мать очень встревожены. С ним что-нибудь случилось? Говори же!
— Он попал в немецкий лагерь, бежал, его разыскивает не только гестапо, но и наша полиция, комендатура…
— Михая ищет гестапо? — У Даны перехватило дыхание, в глазах мелькнул ужас. — За что?
— Не знаю. Мне сообщили, что сегодня утром в полк пришла телеграмма из штаба корпуса, требуют его ареста. Такое же указание получила и полиция. Имей это в виду. Возможно, у вас устроят обыск. Тебе придется давать показания. Будь осторожна. Ты поняла, Лила?
На улице послышался шум мотора. Еще яростнее залаяла собака, готовая сорваться с цепи. Губная гармошка замолкла. Валериу схватил Дану за руку и подтолкнул ее к выходу:
— Ну иди! Желаю удачи!
3
Переполненный пассажирский поезд прибывал на вокзал, разрушенный бомбами: люди гроздьями висели на подножках, на буферах, некоторые влезли даже на крыши вагонов. Замедляя ход, словно устав от долгой дороги, паровоз резко свистнул и остановился у перрона.
Спрыгнув на ходу с подножки, кондуктор поправил сумку, пробежал несколько шагов по перрону и привычно объявил:
— Турну-Северин, поезд стоит пять минут!
Затем отошел в сторону, сдвинул шапку на затылок и вытащил платок, чтобы стереть с лица пот.
Пассажиры, как по команде, посыпались из окон, с подножек и буферов вагонов, таща сундуки и корзины, поднимая их над головой, толкаясь со злобным глухим ворчанием, крича и падая друг на друга, на мешки, ящики и тюки. С всклокоченными волосами, испуганными, безумными глазами, они были похожи на утопающих, уносимых течением. А в это время другой поток, отъезжающих, хлынул навстречу первому, и все перемешалось в шумной, яростной толпе.
Послышались отчаянные вопли, ругательства, проклятия, мольбы, душераздирающие рыдания, как на тонущем корабле в последние мгновения перед гибелью.
— Эй, Кулай, лезь скорей вон на ту подножку!
— Ионицэ! Где ты? Ионицэ, сюда! Подсоби втащить мешок, поезд сейчас уйдет!..
— Тетя Флоаре, ты куда? Вот бестолочь! Это же вагон для господ!.. Беги к другому, да тише ты, а то уронишь младенчика!
— Люди добрые, что вы делаете?! Дайте сойти! Господи помилуй, налетели, как турки… Матерь божья, сейчас помру! — И с этими словами рослая молодая крестьянка, у которой распустились косы и свалился с головы платок, пролетела мимо тех, кто висел на подножке, и рухнула на спину, ногами кверху, задрав юбки и невольно показав оголенные икры. — Разрази вас господь, чтоб вам пусто было, негодникам! — бранилась она и шарила руками по перрону между десятками ног в поисках потерянного гребня, красного, отделанного перламутром.
Рядом старый монах, с седой бородой, в черной выцветшей рясе, сгибаясь под тяжестью мешков, набитых покупками, качался как пьяный, ища опоры вытянутой рукой. Худой высокий полицейский с потным смуглым лицом сильно толкнул монаха, убирая его со своей дороги, и, поминая всех святых, полез по стенке вагона, прямо как при штурме редута. Забравшись на крышу, обитую жестью, он снял рюкзак, вытащил из него помятую фуражку, вытер ею пот с лица, уселся и, держа винтовку на коленях, стал не без удовольствия наблюдать за переполохом внизу, ведь сам он так хорошо устроился. Около него расположился босой, оборванный паренек, он с наслаждением поедал арбуз, украдкой бросая корки на головы тех, кто толкался и вопил внизу, на перроне.