— Ты обещал мне своего лучшего журналиста. Такого, который достанет все скелеты из шкафа моего клиента. Где он? — захлопнув дверь, сразу перехожу к делу.
— Я обещал — я нашел, — разводит руками Василий Иванович Ломоносов*, однофамилец великого ученого и заодно один из самых занудных работников прессы.
— Буровой со дня на день вернется на родину. Я два года угрохал, чтобы выманить его сюда! Кто будет заниматься расследованием?
— Кира Самсонова.
Ломоносов достает из стола папку и кладет передо мной. Сквозь прозрачный пластик вижу фотографию — девушка…
— Да она же ребенок!
— Фото старое. С паспорта. Сейчас ей двадцать девять.
— Я, конечно, слышал модную херню о равноправии, но… — Оттянув ворот рубашки, откашливаюсь. — У тебя что, мужики закончились?
— Ярослав, мужики покупаются и продаются на раз-два! Не успею я озвучить задание, как мужик будет искать, кому продаться подороже, — ухмыляется главред. — Ты просил самого принципиального и неподкупного. Вот! — Он стучит толстым, как сосиска, пальцем по папке.
Я снова присматриваюсь к лицу на фото. Девчонка кажется смутно знакомой. Блеклая, тощая, без искры. Однако даже такую, пусть и в двадцать девять, жалко бросать на амбразуру.
— Она хоть писать умеет? — Нехотя беру папку и начинаю листать.
— Писать?.. Это настоящая акула! — хмыкает Василий. — Даже не акула, а пиранья! Характер не сахар, но доводит до конца даже самые стремные дела.
— И часто у тебя бабы стремными делами занимаются?
Не нравится мне весь этот расклад. Если бы не знал Ломоносова лет десять, решил бы, что он собирается слить мой заказ. В целом его даже можно было бы понять: не каждая редакция возьмется копать под бывшего вора в законе. Безопаснее спустить все на тормозах — поручить дело самому слабому журналисту и потом спихнуть на него ответственность за провал.
— Самсонова у меня одна такая, — после небольшой паузы отвечает Василий. — Я бы и рад повесить на ее плечи какую-нибудь светскую хронику. Задолбался уже нервничать каждый раз, когда кто-то обещает прикопать ее или пустить по кругу в темном лесу. Но эта заноза…
Вместо того чтобы продолжить, он опускает взгляд на стол и тяжело вздыхает.
— Бедовая?
Еще одна категория женщин, которых я обхожу стороной. Не в мои сорок трепать себе нервы с подобными дамочками. Хватает перед глазами примера племянника с его зазнобой.
— Правильная! — снова вздыхает главред. — С принципами и с… — Договорить он не успевает.
После двух ударов в дверь, та распахивается.
— Шеф, не занят? — доносится знакомый голос.
— Кира, а я вот, собственно, хотел… — начинает мямлить Ломоносов.
— Вась, последний материал — полное дерьмо! Фотографы вообще видели, что снимали? Я на телефон лучше делаю!
Причина моей недавней контузии подлетает к столу главного редактора и веером бросает фотографии.
— Кир, я бы хотел тебя с кое-кем познакомить. — Ломоносов приминает свои буйные кудри.
Лишь после этого восходящая звезда отечественной журналистики решает посмотреть в сторону гостя — меня.
— А мы уже знакомы! — Самсонова скрещивает руки на груди. В глазах ни намека на испуг. — Ярослав Борисович Вольский. Вы по делу или жаловаться явились? — Она оборачивается к своему начальнику: — Если что, я могу все объяснить. ____
* Ломоносов — главный редактор из романа "Противостояние" https:// /shrt/tC2p
Глава 3
Кира
Вечер того же дня
Мой первый муж вначале сказал: «Давай разведемся!» — и только после этого прыгнул в постель к любовнице. Со вторым, к сожалению, пришлось испытать весь спектр эмоций, положенных брошенным женщинам.
— Слушай, ну он все же урод. Трахнуть твою племянницу — это вообще запредел! — охает моя подруга и одновременно соседка по гаражу Ира.
— Пределов нет.
— Эта коза тоже хороша! Ты ее в дом впустила, разрешила пожить, пока место в общежитии ждет, а она тебя на семейном ложе подвинула. Охрененная благодарность.
— Подвинуть можно только имущество. Движимое. А Паша…
— Парнокопытное! — подсказывает Ира, пока я в муках пытаюсь подобрать правильное слово.
— Наверное. — Нет никакого желания спорить.
— И что сейчас? — Подруга смотрит с тревогой.
Из нас двоих она, похоже, единственная, кто переживает. Я, в отличие от нее, не способна даже злиться. Внутри словно кто-то сорвал стоп-кран. Бесконечное торможение и прострация.
— Ир… а что я могу? Ничего нового.