Свет стал неровно вспыхивать, быстро меняя цвет. Корабль содрогнулся. Алана ослепило сверкание, заболела голова. Он почувствовал, что Огненный Шут пошевелился, и навалился на отца. Движением руки и туловища Огненный Шут снова стряхнул его.
Потом появилось ощущение, что палуба исчезла, и они висят в пространстве. Повсюду вокруг Алан видел теперь кружащиеся сферы. Громадные хрононы, каждый размером с Луну, вращаясь, двигались по замысловатым кривым.
Откуда-то, словно злобный бык, замычал Огненный Шут. Алан услышал, как кричит Хэлен. Он не мог разобрать их слов. Попытался пошевелиться, но его тело не гнулось, отказываясь ему подчиняться.
Потом хрононы сменили цвет и начали расширяться.
Они взорвались! Вокруг него беспорядочно закружились и быстро исчезли, рассыпавшись, разноцветные ленты.
Алан попытался сделать вдох и не смог.
Вместо этого он хлебнул воды!
Через доли секунды он сообразил, что они – под поверхностью моря. Он устремился наверх и наконец достиг поверхности, хватанул воздуха. Он оказался посреди океана, земли видно не было.
И никаких следов кораблекрушения. Неужели он вошел в воду так гладко, что не вызвал волнения?
Но – пришла следующая мысль – он ведь находился внутри корабля. Как он выбрался?
На поверхности показалась еще одна голова. Он подплыл к ней. Огненный Шут! По его лицу стекал грим. Он, задыхаясь, ругался. Потом показалась голова Хэлен.
– Что случилось?! – выдохнул Алан. – Отец, что случилось?
– Чтоб тебя! Ты разрушил поле времени. Я потерял свой корабль!
Вверху Алан услышал гудение воздушного судна. Он посмотрел ввысь, неистово замахав рукой. Это оказалась амфибия, похоже, искавшая их. Она снизилась и приводнилась.
Из кабины выглядывали озадаченные лица. Кто-то вылез на крошечную плоскую палубу, и над водой сверкнул линь. Алан схватил его, подплыл к Хэлен и отдал ей. Ее быстро подтащили и, подняв на борт, бросили линь обратно. Алан дал его Огненному Шуту. Тот механически держался на плаву, но на лице запечатлелись печаль и страдание.
– Возьми, отец!
– Зачем? Что за предназначение я исполню, продолжая жить? Я проиграл.
Алан нетерпеливо обвязал веревку вокруг безучастного Огненного Шута и смотрел, как буксировали большое тело. Огненный Шут не старался ни высвободиться, ни помочь поднять себя на палубу.
Алан взялся за линь, когда его выбросили еще раз.
– Как вы узнали, что мы здесь? – спросил он капитана судна.
– Мы видели в этом районе необычный взрыв. Подумали: неплохо бы разузнать, что к чему. Простите, что так долго. Мы три часа тут кружимся. Ума не приложу, как мы вас пропустили в первый раз.
– Три часа! Но… – Алан осекся. – Который час?
Капитан взглянул на свой хронометр.
– Почти четырнадцать ноль-ноль.
Алан собирался спросить, какой сегодня день, но не решился. Похоже, они попали в океан ровно за полчаса до того, как вошли в корабль Огненного Шута.
– А что случилось с самим кораблем? – спросил он угрюмого Огненного Шута, уныло обмякшего в углу кабины.
– Я говорил тебе. Ты разрушил поле времени. Все очень просто – мы находились в одном положении во времени, корабль – в другом. Он мог появиться и здесь, и за миллион лет отсюда!
После этого его отец отказался отвечать на дальнейшие вопросы.
Глава 19
Слушания дел Саймона Пауйса и Огненного Шута проходили одновременно, но в разных судах. Лазервидение и газеты разрывались, не зная, что предпочесть.
«Пи-мезон», невредимый, обнаружили в Вайоминге. Ученые уже извлекли из него механизмы времени и исследовали их. Огненный Шут не стал им помогать, когда его попросили.
Всплыли взаимоотношения между бывшими главными героями, и скандал смешался с сенсацией на потребу газетам и сетям лазервида.
Саймон Пауйс, однако, вел себя не так уж затейливо. Он ничего не отрицал, и его признали виновным по всем пунктам. Судьи даже не воспользовались той странной привилегией, которую обычно считают своей – резюме не содержало списка его личных наклонностей. Оно было быстрым и ясным. Саймона Пауйса выслали в одиночку в какой-то из куполов пояса астероидов.
Огненный Шут оказался более словоохотлив, а его дело – сложнее расследовать, как не имевшее прецедента. Его нельзя было преследовать за его философию, и даже за редчайшие намерения уничтожить разум. Обвинение в конце концов гласило: «Преступный замысел с целью разрушить человеческое общество до состояния, где оно не смогло бы далее существовать.»
В своих длинных защитительных речах – или, скорее, речах в защиту своих убеждений – он соглашался с этим обвинением.