Воевода Александр воспринял весть о предстоящем отъезде супруги с потаенной радостью. Избавясь от этой злыдни, он не только заживет спокойнее, но еще и избежит опасности быть отравленным собственной супругой.
В церкви стало тихо. Шепотки возникали и терялись в пышных боярских бородах. Нечто угрожающее чудилось Александру в том не ясном шепоте. Краешком глаза он глянул на бояр: лица их были смиренны. «Стоят, благочестивые, покорные, — подумал воевода, — а что у них на уме? Яд! Все враги лютые, но всех лютей ворник Лупу. Он — глава назревающего бунта, ом науськивает бояр.
И в стамбульских канцеляриях плетет козни, дабы скинуть его с престола. Змеюку эту надобно было с самого начала схватить и раздавить».
Воевода ощутил, как горечь наполняет рот. Глухая боль засверлила под правым ребром. Он наклонился к своему советнику.
— Прикажи подавать карету! Неможется мне.
Батиште повернулся к логофету и проговорил:
— Карету! Сейчас же!
Логофет вышел на цыпочках из церкви и вскоре вернулся.
— Карета ждет у выхода, — шепнул он на ухо советнику.
Господарь покинул церковь в сопровождении Батиште. Проходя сквозь строй расступившихся бояр, он вновь наткнулся на взгляд ворника Лупу. Воевода нахмурил брови и с отвращением отвернул лицо. Во второй раз за ночь лезет ему на глаза этот гадючий сын!
Со стоном повалился он на мягкие подушки кареты.
— Что с тобой, твоя милость? — заботливо спросил Батиште.
— Очень уж печень разболелась!
Как только они добрались до дворца, советник послал за лекарем. Доктор Пергаль, сухощавый и близорукий немец, ощупал живот господаря и укоризненно покачал головой:
— Не надо много кушай, эксселенц...
— Ты бы, наверно, хотел увидеть меня умирающим с голоду, — ответил ему жалобным голосом воевода.
Лекарь дал ему выпить настойки мяты и положил на живот два свиных пузыря с горячей водой.
— Нихт шпиг, нихт мясо, нихт...
— Нихт, нихт!.. — раздраженно передразнил его Александр. — Позвать слугу, пускай разденет меня! А ты мне более не надобен, — махнул он на лекаря рукой, чтоб тот убирался восвояси.
— Абер... — воспротивился немец.
— Позовем, позовем, коль нужда будет, — тихонько подтолкнул его к двери Батиште. — Господарю теперь отдых требуется.
В двери лекарь столкнулся со слугой, который нес халат и домашние туфли господаря. Батиште бросил на него косой взгляд. Парень прошел, не подняв головы. Слуга был дальним родственником Батиште, прибывшим из Фанара. Мало ему забот и неприятностей с делами государства, которые господарь навалил на его плечи, еще и эти бездельники! И всем подавай большие должности, и всем хочется прикопить приличное состояние... И этот перекати-поле свалился на его голову со своими барскими замашками. И так с большим трудом пристроил его при господарской опочивальне. А он еще рожу воротит, словно что-то ему должен остался. И что он за родственник? Сын какой-то двоюродной сестры, которую он и сам-то толком не знает.
Скинув тесные одежды, которые стягивали тело, как панцирь, воевода облегченно вздохнул. Ощупал свой живот и, почувствовав облегчение, сказал:
— Не худо бы причаститься, кир Батиште.
— Сейчас позову чашника и стольника!..
— Никого видеть не желаю! Стол накрыть тут!
Батиште вышел и вскоре слуги застелили стол белой скатертью и заставили его кушаньями. Воевода закатал рукава шелкового халата и оторвал ногу у запеченного молочного поросенка. С завидным аппетитом уплетал господарь и нежное мясо фаршированного ягненка и другие яства, распространявшие дурманящий и возбуждающий аппетит запах прянностей. Когда все было съедено, он набил рот миндалем в меду, сыто рыгнув, приказал принести трубку. Развалившись на мягких подушках дивана, воевода посмотрел из-под припухлых век на своего советника.
— Не ведаешь, кир Батиште, с чем пожаловал к нам гонец Измаил?
— За данью послан, твоя милость. — Батиште утер свои тонкие губы. — Гневается визирь, что харач[9] задерживаем.
— Сделай что-нибудь и отошли его.
— Как его отошлешь? Казна почти пуста, а бояре не желают платить надбавки. Ты сам обещал им не взимать лишнее. Я бы дал из своего кошелька, но, видит бог, я беден!
Господарь холодно глянул на него. Знал, что советник лжет, что скуп он, как никто на свете. Не будь он таким жадным до денег, не оставался бы в этой стране, где терпит издевательства бояр и уже стал посмешищем даже для мальчишек, которые, едва завидев его карету, пускаются вдогонку и кричат: