массивы, и огромные куски льда разлетались по сторонам.
Большие айсберги покоились неподвижно и тихо, не
принимая участия в шумной игре природы.
К востоку от нас поднималась на высоту 5000 футов почти
отвесная стена. Если бы громоздящиеся льды дошли сюда, они,
по всей вероятности, раздавили бы нас, так как на берегу нигде
не было надежного укрытия. Льдины, навороченные у скал,
наглядно показывали, с какой страшной силой они наползают
на сушу.
Единственная возможность спастись от торосов—это найти
пристанище на айсберге; однако на большинство из них было
трудно взобраться. Антарктические айсберги поччи всегда имеют
крутые бока, кроме того, как об этом уже упоминалось, плавают
в окружении зыбкого слоя взломанного льда.
Лишь в одном месте на берегу между мысом Адэр и нашими
санями я обнаружил пещеру, которая могла бы в случае нужды
стать для нас спасительной. Но расположена она так глубоко,
что ледяное крошево легко могло закупорить ее позади нас.
Позже, когда мне довелось побывать тут, я убедился в
правильности этого предположения. Вход в пещеру был полностью
прегражден колоссальной ледяной кучей, достигавшей 60 футов
в вышину.
Ледяной вал внезапно остановился, не дойдя до нас
нескольких сот метров.
Поскольку пробиваться на санях в южном направлении не
было возможности, мы приняли решение вернуться на основную
базу. Однако для того, чтобы мы вообще могли двигаться, нам
пришлось подвязать к саням лыжи: в результате перетаскивания
саней через острые льдины старые полозья за короткий срок
пришли в негодность.
Ремонт поломанных саней на морозе—тяжелая работа. Стоило
прикоснуться к металлическим частям, как кожа рук немедленно
прилипала к ним. Ремни, которыми прикручивали лыжи к саням,
были, как дерево, поэтому пальцы долго еще оставались согнутыми
и неподатливыми. Мы не в состоянии были привязать лыжи так
прочно, как это требовалось, и лишь после того, как разогрели
ремни на груди, мы смогли их сгибать по желанию.
Бутылочку с лекарством нам также приходилось носить
на груди, подвязав ее на тесемке за шею. Лишь таким путем
удавалось сохранять лекарство в жидком состоянии.
Однажды утром на пути к базе мы поднялись на айсберг
высотой в 300 футов. Отсюда открывался необычайно красивый вид.
Солнце было еще за горизонтом, но его лучи уже освещали
наиболее высокие вершины Антарктиды, покрывшиеся румянцем
от поцелуев юного дня. Мы же пока оставались окружены
холодной синевой ночи; она казалась еще темнее из-за того, что день
уже возвещал о своем приходе.
С вершины айсберга мы увидели на юге темную тучу. Ее цвет
свидетельствовал о наличии под ней открытого моря. Пока мы ее
разглядывали, образовался смерч. Было ясно видно, как эта
темная туча непрерывно всасывает в себя воду из разводья во льду.
Временами водяной столб исчезал, но очень быстро появлялся
вновь, вращаясь с колоссальной скоростью.
За время поездки на санях нам попалось вблизи айсбергов
много белых тюленей (Lobodon Carcinophaga). Нам осталось на
память несколько чудесных черепов этих животных.
Как-то вечером, разбив свой лагерь, мы обнаружили, что
пропал Савио. Как большинство детей природы, лапландцы
обладают врожденным инстинктом, который подсказывает им,
где можно найти дичь; поэтому я ни минуты не сомневался в том,
чю Савио учуял тюленей. Мы собирались уже заснуть,
забравшись в свои мешки, как вдруг услышали громкие крики Савио.
Впечатление было такое, что он вступил с кем-то в борьбу.
Мы вылезли из спальных мешков и увидели, как Савио гнал
перед собой большого тюленя—совсем так, как норвежские
крестьяне гонят скот на рынок. Тюленя убили. Из свежего мяса
сначала приготовили хороший обед для собак, а из сала разожгли
замечательный костер. Мы разложили вокруг огня спальные
мешки и стали посасывать трубочки; лапландцы, играя своими
большими ножами для охоты на тюленей, рассказывали
всевозможные истории.
Интересно было наблюдать, как лапландцы убивают тюленей.
При этом они проявляли радость, характерную для дикарей,
убивающих зверя. Правда, то же можно наблюдать и у
цивилизованных народов, у которых кровожадность именуется
благородной страстью к охоте.
Заметив тюленя, лежавшего на земле, лапландцы смотрели
на него загоревшимися глазами, затем вытаскивали свои
охотничьи ножи, кололи ими тюленя, чтобы он принял
оборонительную позу, и танцевали в самозабвении вокруг зверя, время
от времени приставляя нож к его груди и тут же отдергивая его.
Игра эта повторялась многократно, все больше возбуждая
охотничий инстинкт. Вдруг нож погружался с молниеносной
быстротой по рукоятку в тело животного и снова извлекался оттуда
с такой же быстротой. Из зияющей раны лилась потоком кровь.
Картина эта прямо-таки опьяняла лапландцев.
Часто тюлень очень долго корчился на снегу; случалось,
что нож, если удар был силен, оставался торчать в нем.
Несчастные животные хватали рукоятку ножа зубами. Пока они бились
на земле, лезвие и рукоятка ножа исчезали в толще их мышц.
Больших трудов стоит предупредить ненужную жестокость при
бое тюленей. Мы стремились умертвить животных как можно
быстрее.
На тюленьих промыслах большого масштаба в целях
выигрыша времени, а следовательно, и денег совершаются
отвратительные жестокости.
От старых охотников—тюленебоев—я слышал, что они не сразу
убивают тюленей, а предпочитают сдирать с них шкуру, пока те
еще живы. Тогда несчастное животное само помогает этому
процессу тем, что, корчась в страшных муках, пытается все время
отпрянуть от острого ножа; его обнаженные окровавленные
мышцы дрожат на свирепом холоде.
Во время этой поездки мы сильно страдали от мороза. Много
раз белели у нас щеки, нос и уши, хотя руки и лица были покрыты
толстым слоем жира.
Обычно по возвращении домой из далеких поездок мы
устраивали себе нечто вроде ванны. Правда, большей частью дело
сводилось к мытью лица и рук, но часто и этого не удавалось сде-
лать. О настоящей ванне, конечно, не могло быть и речи; для этого
у нас не было соответствующих приспособлений, кроме того,
нельзя было допускать, чтобы наша кожа сделалась слишком
чувствительной к холоду. Самыми чистыми из нас были
лапландцы и примером в этом смысле являлся Савио.
Посреди зимы, при очень низкой температуре, он устроил
себе под снегом ванную комнату. Я обратил внимание на то, что
он долго и старательно роет яму в большом сугробе. Когда в один
прекрасный день яма была готова, Савио скрылся в ней,
прихватив туда печурку и котелок, которые мы обычно использовали
для вываривания тюленьих голов и получения таким путем чистых
черепов. Вскоре мы увидели, как из сугроба торчит черная труба
печки, обложенная поленьями и асбестовыми пластинками.
Затащив в свою снежную пещеру несколько деревянных
ящиков и немного угля, Савио наглухо закрыл выход; вскоре
из трубы повалили густые клубы дыма.
Несколько часов мы не видели Савио, но вечером он появился
в доме, веселый и чистый, как младенец. На дворе было 40
градусов мороза, однако, несмотря на это, лапландец несколько
часов просидел под снегом голым и не замерз.
Этот способ мытья казался нашим лапландцам самым
обыкновенным делом. Уроженцы северной Норвегии часто так моются,
хотя по большей части они устраивают себе баню в каменных
или земляных хижинах.
Попариться Савио было явно невредно. Вскоре я осмотрел