его баньку и обнаружил, что он вырыл себе просторное
помещение, в центре которого стояла печка; сам же Савио располагался
на пустых ящиках. Он топил вовсю, и снег в нескольких местах
подтаял. Однако ледяная крыша была такой толщины, что
на ней ничего не было заметно. Теплый воздух, наполнявший
помещение, делал баню, с точки зрения Савио, безупречной.
Прием пищи происходил у нас в ту пору следующим образом:
в 8 утра—завтрак, в 12 часов—обед, в 8 вечера—легкий
ужин.
Откровенно говоря, легкой была вся кормежка, если не
считать сырого тюленьего мяса и плохо пропеченного хлеба, что
тоже случалось нередко. В подобных случаях у нас было
ощущение, что в желудок попал хороший строительный кирпич.
Время, которое отнимала у нас трапеза, последовательно
сокращалось. Обед по какому-либо торжественному поводу
отнимал 10 минут, а обыденный продолжался часто меньше пяти
минут.
Есть из жестяных банок хотя бы и свежие продукты вроде
рыбы, мяса, овощей и фруктов довольно противно.
Специфический металлический привкус, который приобретали продукты
в результате долгого нахождения в оловянных банках, отнюдь
не способствовал аппетиту, а черствые галеты, которые служили
нам вместо хлеба, отличались жесткостью камня.
Как сейчас, я вижу перед собой Берначчи. который обычно
пребывал в неизменно хорошем настроении, но однажды утром,
потянувшись за галетой и- безуспешно пытаясь ее раскусить,
Берначчи, чтобы разломить галету, ударил ею по столу. Когда
и это не дало результата, он пробурчал себе под нос нечто такое,
что лучше не повторять.
Часто мы ели только по обязанности, так как знали—это
необходимо для того, чтобы мы могли продолжать нашу
интересную работу. Но при этом чувство было такое, будто опускали
пищу в пустой мешок: удовольствия мы не испытывали.
С болью в душе я наблюдал за питанием Гансона с его плохими
зубами и еще более плохим аппетитом. С глазу на глаз я серьезно
побеседовал с доктором о состоянии здоровья Гансона. Сам Ган-
сон говорил мне, что он опасается цынги. Врач же заявил, что
для диагноза цынги нет никаких оснований; он не думал, чтобы
Гансон страдал этой болезнью. Что же именно было у него, он
не мог определить.
Я лично был того мнения, что Гансон страдал бери-бери4,
и поделился с доктором своими соображениями. Доктор мне
честно признался, что ему еще никогда не попадался случай
бери-бери, но судя по симптомам нельзя предполагать этого
заболевания. В медицинском обследовании и в заботах о Гансоне
доктор был неутомим; он возлагал надежды на хороший исход,
я же, напротив, испытывал ощущение, что смерть уже
наложила на Гансона свою печать.
В этот период мы испытывали все большее неудовольствие
по поводу нашего питания, особенно когда вспоминали кухню
цивилизованного мира.
Как часто упоминались в разговоре свежие овощи! Глаза
наши загорались голодным блеском при одних только словах:
«капуста», «шпинат», «салат». Мы с тоской вспоминали о
фруктовом изобилии под тропиками. Но если за столом мы из-за этого
бывали угрюмыми и не в духе, то зато после окончания трапез
трубки восстанавливали наше хорошее настроение. Бедняга же
Гансон, как некурящий, сидел одиноко в стороне.
Некурящий не представляет себе, каким незаменимым другом
является трубка, сколько силы дает табак, независимо от того,
происходит ли это в кругу курящих мужчин в комнате на суше
или в каюте корабля среди жующих и сплевывающих табак
охотников за тюленями.
Трубка мира у индейцев названа так далеко не случайно.
Табак устраняет немало трудностей, смягчает наши горести,
помогает при плохом пищеварении.
В длинные зимние месяцы курение было так же необходимо,
как сон. Мы относились к нему, как к непременной обязанности,
не лишенной к тому же приятности.
Доктор постоянно разнообразил меню. В середине зимы,
наше питание выглядело примерно следующим образом.
Я держусь того мнения, что в арктическую или
антарктическую экспедицию следует брать двух врачей. Опыт показывает,
что во время экспедиции врачи страдают больше других.
Постоянно приходится слышать об экспедиции, вернувшейся из
полярных областей без врача или с врачом, рассудок которого
пострадал. Среди врачей неоднократно наблюдались морфинизм и
кокаинизм с последующим самоубийством.
Быть может это объясняется тем, что их профессия не всегда
оставляет место для других интересов, и поэтому время им
кажется особенно долгим.
А между тем в полярном путешествии на плечах врача
лежит исключительная ответственность.
Так или иначе, но история путешествий в неизведанные
страны показывает, что жизнь врачей, сопровождающих
путешественников, слишком часто омрачается грустными
событиями.
Настоятельно необходимо поэтому, чтобы руководитель
экспедиции, отбирая врача, уже в интересах их самих, проявлял
большую осмотрительность; это тем более важно, что работа
врача исключительно тяжела, а влияние его на окружающих
огромно.
При участии в крупной экспедиции, вроде той, которой
пришлось руководить мне и в которую входил 31 человек, от врача,
желающего быть достойным своего положения, требуется много
такта и сдержанности. При таком количестве людей на палубе
нужно соблюдать строгую дисциплину, а доктору приходится
вращаться попеременно между офицерами и матросами.
В то время как толковый и скромный врач может принести
много пользы и вне сферы своей профессиональной деятельности,
другой врач в результате неосторожности и часто без всякого
намерения причинит большой вред.
Некоторые нежелательные случаи показали, что врач иногда
злоупотребляет своим положением и вытекающими из него
возможностями.
Позволю себе упомянуть только об одном случае, имевшем
место на английском военном корабле, крейсировавшем в
австралийских водах.
Врач ненавидел своего шефа. В пути он использовал свое
положение врача, чтобы объявить капитана без всяких к тому
оснований душевнобольным. Команду принял старший офицер.
В дальнейшем выяснилось, что капитан был совершенно
здоров.
Этот случай показывает, насколько своеобразно положение
врача морской экспедиции, легко приводящее к опасностям и для
него самого и для других. Ему открыт доступ к корабельной
аптеке со всеми ее ядами и возбуждающими веществами. Просто
удивительно, что до сих пор не обращали внимания на
необходимость иметь при снаряжении больших полярных экспедиций
двух врачей, так чтобы один мог контролировать другого.
Общение их между собой на профессиональной почве будет
способствовать их душевному равновесию.
Когда наступает полярная ночь, то образованный человек
страдает в большей степени, менее развитый человек легче
переносит бездеятельность и темноту.
Но даже и среди тех, развитое мышление которых требует
перемен и новых занятий, бывают отдельные личности, которые
могут жить продолжительное время в снежной норе, почти
ничего не делая, без книг, при весьма скромном питании; несмотря
на все лишения, они веселы и здоровы.
В жизни и работе полярного исследователя юмор играет
существенную роль. Наилучшим образом чувствует себя тот,
у кого есть изрядный запас его.
В ходе зимы мы устраивали себе самые разнообразные
развлечения, и они нас прекрасно освежали. У нас были