Мне нравилось ходить с Булатовым, беседовать с ним, хотя поначалу он был для меня загадкой. Уж слишком новый начальник не соответствовал моему представлению о полярниках. Особенно его улыбка – удивительно мягкая и застенчивая. Улыбаясь, он смущался и чуть прикрывал рот рукой – верный признак доброты характера. Мне казалось, что человеку с такой улыбкой трудно быть начальником, ибо власть всегда предполагает несправедливость – всем не угодишь. По-настоящему добрый, мягкий и снисходительный человек не способен властвовать: он либо провалит дело, либо станет работать за своих подчиненных. В этом я убежден.
А в другом – ошибся. Доброта отнюдь не исключает хладнокровия, самообладания и силы воли – качеств, решающих для полярника. К тому же и коллектив дрейфующей станции далеко не обычен. Здесь случаются споры, но не бывает склок, как не бывает их у висящих над пропастью альпинистов, привязанных друг к другу одной веревкой. Здесь, как на фронте, приказ не повторяется дважды. И человека здесь ценят не за то, что он племянник Ивана Ивановича и вхож к Петру Петровичу, а за то, что он безотказный, дельный работник и верный товарищ.
И такой коллектив по достоинству оценил начальника, которому доброта характера и мягкость в обращении не мешали ночью поднимать лагерь на расчистку полосы, днем – на откапывание домиков, а вечером – на переброску бочек с горючим в безопасное место. Как и его подчиненные, Булатов впрягался в волокушу и до седьмого пота орудовал лопатой. И дежурил он не раз в две недели, а каждую ночь: начальник спал наверняка меньше всех на станции. Бывало, ребята ударялись в воспоминания о тяжелых ситуациях, в которых довелось побывать. Булатов сочувственно выслушивал, но никогда не рассказывал о себе. И редко кто знал, что за плечами Льва Валерьяновича очень трудное детство и юные годы и что немало испытаний выпало на его долю, прежде чем он стал кандидатом географических наук и заслужил почетное для любого полярника назначение на дрейфующую станцию. Он годами изучал суровое Карское море, написал о нем диссертацию, не раз зимовал в Арктике и в свои тридцать пять лет никак не мог найти время, чтобы обзавестись семьей. Впрочем, на личные темы Булатов говорить не любил.
Мы подходили к разводью. Погода стояла безветренная, на небе ни облачка; солнце, забывшее, что такое горизонт, с бездумной щедростью швыряло на искристый снег целые пригоршни лучей – круглые сутки удивительный солнечный душ. Таким я представлял себе Бакуриани, лыжный рай обетованный; только вместо долин и гор вокруг трещины и торосы. В эту золотую, летную из летных погоду «Аннушка» трудилась без отдыха, словно комбайн в уборочную. Через несколько дней на подскок доставят последние грузы – и до свиданья, летчики и гости, до осени. Летом на льдину не сядешь, она покроется озерами пресной воды, которая будет сильно досаждать зимовщикам. Летом на станции можно увидеть поразительное зрелище: людей на лодках. Наверное, забавная картина на экране кинотеатра.
Мы остановились у края разводья. В самом широком месте оно достигало пятнадцати метров. Мы долго шли вдоль этого зловещего водоема. Впереди бежали собаки; они не ошибутся, за ними можно идти смело. Сужающийся конец разводья Булатов осмотрел особенно тщательно: оно, как и прежде, шло параллельно лагерю, спасибо и на этом.
А вот узкая, совсем скрытая под снегом трещина за домиком аэрологов в перспективе была куда опаснее. Не только потому, что она ловко замаскировалась, – трещина сдавила лагерь полукольцом. Быть может, очередные подвижки льда вдохнут в нее новую энергию. и тогда она обкорнает лагерь, как стригаль овцу.
Я пишу эти строки и вижу молча стоящего над трещиной Булатова. Он обводит глазами свою льдину, которая за одну ночь потеряла половину площади, и думает о чем-то. И мне кажется, что уже тогда он чувствовал, какие тревожные, бессонные ночи ждут коллектив станции на пути к макушке Земли.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
И вот я сижу дома за письменным столом, перелистываю последние странички записной книжки и убеждаю себя в том, что пора поставить точку.
Я мог бы еще рассказать о людях новой смены – о Булатове и Воробьеве, о Белоусове и Парамонове, о Дубко и Броке, но вместе с ними я дрейфовал недолго, и о них, наверно, подробнее напишут другие. Ведь «свято место пусто не бывает» – корреспонденты слетаются на полюс, как светлячки на огонек.
Я мог бы еще рассказать о двухдневной пурге на островной промежуточной базе, о благословенной пурге, благодаря которой познакомился со многими интересными людьми. Например, с Петром Павловичем Москаленко, прославленным летчиком и одним из организаторов полярной авиации. Долгой бессонной ночью, когда решалась судьба последних четырех зимовщиков гибнущей станции «Северный полюс-13», Петр Павлович рассказывал о своей жизни, столь богатой приключениями, что их хватило бы на десяток летчиков. Но Москаленко запретил о себе писать. Он указал на Владимира Тютюнникова и Николая Шиварнова, молодых командиров кораблей, и произнес: «Полетайте с ними и напишите о них, обо мне уже немало всяких былей и небылиц напечатано. Вот наша краса и гордость, наша надежда – эти ребята!»
Я хотел бы рассказать о Константине Фомиче Михаленко, замечательном летчике, Герое Советского Союза, который убежден, что авария невозможна, пока в порядке главный прибор самолета – голова пилота. Но Михаленко – сам писатель, он автор многих новелл о летчиках и, конечно, лучше меня расскажет о своей бурной жизни.
Я мог бы рассказать о том, как, перебираясь с одного осколка льдины на другой, гуськом проходя по пятисантиметровому льду, покрывшему широкое разводье, ждали появления из пурги самолета начальник станции «СП-13» Василий Сидоров, доктор Леонид Баргман, радист Реональд Минин и аэролог Владимир Зуев; о том, как они залпом из карабинов простились с уплывающими в Гренландское море останками станции. Я хотел бы передать выражение лица Василия Сидорова в тот момент, когда он, сидя за чашкой кофе в прокуренной комнате гостиницы, спросил: «Ну, угадайте, кто сейчас самый счастливый человек на свете?»
Но обо всем этом, как заметил когда-то Борис Ласкин, нужно писать отдельно.
И мне остается лишь рассказать о судьбе станции «Северный полюс-15».
Ее прежние обитатели в большинстве своем теперь на юге – ведь Антарктида находится в южном полушарии.
Не усидел в Пскове «грузчик высшего класса» доктор Виктор Лукачев; после недолгого отдыха на родной Кубани подался в антиподы и гидролог Анатолий Васильев; всего несколько месяцев наслаждался семейной жизнью несравненный радист Яша Баранов; и любимый всеми Степан Пестов, приготовив свои сказочного вкуса бифштексы, в свободную минутку выбегает из камбуза полюбоваться на пингвинов…
Владимир Панов пока в Ленинграде. Он работает в своем институте, ведет интересную тему, но спит и видит «белые сны». Арктика зовет…
А нынешний коллектив станции?
Суровые испытания выпали на его долю. Льдина все-таки прошла через географический полюс, взгромоздилась на заветную макушку, но что от нее осталось, от этой славной льдины! Она трещала и лопалась по швам, ее всю изломало, и много раз в полярную ночь Булатов и его ребята буквально из-под носа у вала торосов спасали оборудование, продукты и баллоны с газом. Площадь льдины уменьшилась в десять раз, но на этом осколке дрейфуют мужественные и неунывающие люди. Передо мной телеграмма: «Перевалили западное полушарие едем под горку домой».
Счастливого дрейфа, ребята! Вы смеетесь, когда вас называют героями, потому что знаете, что делаете свое простое, будничное дело. Действительно, поменьше восторгов – они мешают работе. Но пусть вас согревает сознание того, что в тысячах километрах от макушки Земли ваши друзья помнят о тех, кто дрейфует сквозь пургу и стужу, помнят и при встречах поднимают бокалы:
– За тех, кто в дрейфе!