- Дядя Кирюша, там стрекава, обожжешься!
Комлев только хохотал, отмахиваясь от Гриши. Потом утих, вытер мокрые глаза и спросил страшным шепотом:
- Видал героя?
- Видал. Он вправду герой?
- А как же. Герой! - И Кирюшка опять обмяк от смеха. - Видел, какую крепость осаждать взялся?
- Какую?
- Тэклю.
Гриша обиделся:
- Ты как маленький, дядя Кирюша! Тебе б только баловаться! - И пошел от Комлева к Ивану-солдату.
Солдат прохаживался по усадьбе, а Гриша стал ходить следом, любуясь на него издали.
Наконец решился, подошел ближе. И спросил:
- А где твоя сабля?
- Мы в пехоте, - ответил Иван, не сводя тревожных глаз с Тэкли.
Ответ был непонятный, но дальше спрашивать Гриша не решился.
Тэкля не спеша вытащила из колодца полные ведра. Огнистые студеные капли брызнули на землю и стали на ней мутными шариками, быстро обрастая пылью и соринками. Тэкля начала прилаживать к ведрам коромысло... потом поглядела на Ивана - и опрокинула ведра. Может быть, она сделала это и не нарочно. Может быть. Вода широкой струей хлынула на дорогу и на бегу разделилась на тонкие, как веревочки, ручейки.
Солдат подскочил к ведру:
- Дозвольте подсобить.
Придерживая шинель, он расторопно схватил пустое ведро, надел на крюк, и колодезный журавель с курлыканьем и скрипом понес ведро вниз, в воду.
Тэкля опустила глаза и до того покраснела, что щеки у нее стали даже как будто влажными - заблестели, как алый шелк.
А на крыльце уже стояла и приглядывалась к происходившему Перфильевна.
- Эй ты, невеста непросватанная! - раздался ее зычный голос.
И Тэкля, споткнувшись, чуть снова не разлила ведро, которое только что подал ей Иван-солдат.
Потом схватилась за коромысло и легко вскинула тяжелую ношу себе на плечи.
Солдат, потупясь, пошел к изгороди, где сидел за кустом крапивы Кирилл Комлев. Гриша направился было туда же, но другое событие привлекло его внимание. У сажалки, сидя на сосновом обрубке, готовился бриться по случаю "лиго" Август Редаль. Ян держал перед ним наготове чистый рушник, а за Яном стояли зрители: Катя, Минай в праздничной рубахе и одна из дочек Перфильевны. Редаль точил на камне обломок ножа. Потом он долго мылил, жесткую, как проволока, бороду. И вдруг, зверски скосив глаза, начал со скрипом скоблить щеки.
Гриша подошел ближе. Лесник быстро и бесстрашно водил по лицу острым ножом. Когда он наконец вытерся рушником, зрителям открылся голый его подбородок, неожиданно белый и маленький, как детская пятка. Это походило на фокус: ни одной царапины не было на лице лесника.
- Вот теперь можно и на кирмаш, - сказал он вставая.
Да, кирмаш! Кирмаш - это сельская ярмарка, гулянье по случаю дня "лиго". Латыши устраивают в этот день зеленый бал - с оркестром в танцами, русские водят хороводы.
Гриша на кирмаше не был ни разу. Вот где, должно быть, весело!
Редаль спросил:
- А ты, Грегор, пойдешь на зеленый бал? - Он оглядел Гришу, покачал головой. - Нет, тебе нельзя.
- Почему? - спросил Гриша.
- Нельзя. Мне тоже нельзя.
- Ну почему ж?
- Нам обоим нельзя: тебе еще рано, мне уже поздно.
И, довольный своей шуткой, Август Редаль принялся смеяться.
Мимо шла Тэкля. Лесник и ей закричал по-латышски, что вот Грегору Шумову рано, а Августу Редалю поздно ходить на зеленые балы.
Грише было не до смеха.
- Я - не плясать, я поглядеть только, - сказал он жалобно.
- Поглядеть? Ну, если только поглядеть... Что ж, тогда можно?
- И Яну можно?
Лесник мельком посмотрел на сына. И промолчал. Ян начал пыхтеть от обиды.
Помолчав, Редаль сказал:
- Ну что ж, можно и Яну.
9
...Зеленый бал еще не начинался. Оказалось - его откроют, когда кончат службу в церкви. Такой уж порядок.
По берегу Певьянского озера были раскинуты шатры, стояли бочки, украшенные дубовыми ветками, желтели шершавыми досками сколоченные в ночь будки; на их прилавках уже лежали груды рожков, пряников - мятных круглых и четырехугольных медовых, - стояли стеклянные банки с ядовито-яркими леденцами - красными, зелеными, желтыми.
Поближе к лесу разбили табор цыгане. В крытых повозках сидели глазастые женщины с коричневыми полуголыми ребятами.
Старый цыган, гнедой от загара, стоял возле залатанного со всех сторон шатра; он глядел желтыми круглыми глазами на усатого человека в жокейском картузике и говорил гортанно:
- Эх, панок, разве ж теперь есть цыганы! Теперь цыгану двадцать лет, а он еще ни одного коня не добыл с барской конюшни. Удали не стало, панок: цыганы ведра чинят, кастрюли лудят... Эх, панок!
Человек в картузике повернул голову, и Гриша узнал Викентия.
Викентий, пренебрежительно усмехаясь (похоже, что он и разговаривал-то с цыганом от скуки), сказал старику:
- Ты лучше расскажи, как это цыган в Ребенишках повесился. Украл барскую тройку, а потом повесился... Совесть заела, что ли?
- Ну, разве ж цыган может за тройку кобыл повеситься? Не сам он повесился. Задавили цыгана баронские холуи!
- Но-но-но! Ты полегче! - заорал Викентий угрожающе.
Но в это время на дороге показалась пара золотисто-рыжих коней, и рессорный экипаж, блистая лакированными спицами колес, проследовал к церкви... Это Тизенгаузены приехали к обедне. Гриша узнал Альфреда. На нем была все та же зеленая шляпа с пером. А рядом с Альфредом сидел прямо аршин проглотил - седой барин в котелке, с кроваво-кирпичным румянцем во все лицо - от бровей до самого кадыка, подпертого крахмальным, тугим воротничком.
Викентий скинул картузик и побежал на носках к экипажу.
Цыганка в пышных цветастых юбках, заметавших за нею пыль и мелкий мусор, с серебряными серьгами в ушах, большими, как полумесяцы, шла к рядам торговых будок и смотрела перед собой непонятными глазами.
А из лесу уже показались девушки и парни. Девушки были украшены венками из колокольчиков, ромашек, жасмина; у парней венки сплетены были из дубовых веток. Среди парней Гриша увидел и Кирюшку с Иваном-солдатом.