- Вы раньше сказали: "отобрали под расписку".
- Ну да, сказал. А она-то говорит по-другому: "ограбили". И опять я перед ней виноват. Хо-хо-хо! - Отец засмеялся раскатисто.
- Смейся, смейся, легкий человек! - сказала мать с горечью. - Чем детей-то кормить станешь?
- Чем? Вот этим! - И отец протянул вперед огромные, поросшие рыжим волосом руки. - Не пропадем, мать!
- Куда вы думаете переехать? - спросил Редаль.
- В город.
- У меня там брат живет. Я могу дать вам письмо к нему.
- Если тебе надо написать, давай передам. А я и без твоих родных работу найду, будь спокоен! Вот если у твоего брата книги есть хорошие... грамотный он?
- Очень грамотный, - чуть заметно улыбнулся Редаль.
- Ну, тогда зайду к нему!
- И еще одно: могу я на прощанье совет вам дать?
- Можешь! Советуй, Редаль премудрый!
- В борьбе нужна большая воля...
- В какой это борьбе? - встрепенулась мать; она возилась у раскрытого сундука: выбрасывала на пол зимнюю одежду. - А ты что лопухи развесил? накинулась она на Гришу. - Ступай из избы!
Гриша с трудом оторвал свой взор от Редалева лица и медленно - нога за ногу - вышел на крыльцо.
Вот оно что! Листы-то, вывешенные у колодца и на стене амбара, были из той же желтоватой и слегка шершавой бумаги, что и связка, которую он принес Редалю из леса...
К крыльцу подошел печальный Ян:
- Я слыхал, вы уезжаете. Насовсем?
- Уезжаем. В город! Слушай, Ян: а твой отец знает лесных братьев?
- Он не говорит. Я думаю - знает.
На крыльцо вышли Редаль и Гришин отец. Они стали рядом - почти одного роста и такие разные: Иван Шумов с могутной бородой во всю грудь, похожий на русского богатыря, что смотрит с календарной картинки, прислонив к надлобью руку в кованой рукавице, и латыш Август Редаль, с твердым лицом, с зоркими и строгими голубыми глазами...
- Эх... премудрый! Обнял бы я тебя на прощанье - может, и не увидимся больше, - да ведь как тебя обоймешь? Разве камень-гранит обнимают?
Отец захохотал. Редаль улыбнулся сдержанно:
- Я думаю, увидимся. Скорей всего - в городе... на будущий год.
Так они и не обнялись. И только долго изо всех сил жали друг другу руки. Жали и глядели - глаза в глаза: кто первый сдаст. Не сдал ни тот, ни другой. Тогда они расцепили побелевшие от такого рукопожатия пальцы и разошлись в разные стороны.
20
В город поехали вдвоем - отец с Гришей. Мать решила дожидаться с бабушкой и маленьким Ефимкой в Савнах, у Комлевых, пока отец не снимет в городе подходящее жилье.
По дороге заехали в Ребенишки к Шпаковскому, и тому вдруг дозарезу понадобилось побывать в городе по спешному делу.
- А велосипед? - прищурившись, спросил отец. - На велосипеде, небось, скорей докатишь.
- Велосипед в починке. - Учитель оглядел простую телегу, на которой приехали Шумовы, доброго крестьянского конька, пузатого и низкорослого, и добавил: - Да что я - место просижу в вашей коляске? Или рысак не потянет?
- Ну собирайся, садись. И места своими костями не продавишь, и рысак выдюжит.
Шпаковский собирался недолго: захватил только накидку с бронзовой застежкой в виде львиной головы да крохотный чемоданчик и уселся в телегу кузнечиком - высокие коленки к небу.
- Признайся: только для компании и едешь, - сказал ему отец уже в поле, когда конек, поматывая головой, будто извиняясь, пошел шагом по трудной песчаной дороге.
- Не угадал. Приятеля одного надо по делу видеть, он - учителем в городе-то. Да кстати узнать, не поможет ли он твоего Гришутку втиснуть в училище. Не плохо бы, а?
- Чем плохо!
- А кем я буду, когда кончу училище? - спросил Гриша.
- Генералом, - не моргнув глазом, ответил Шпаковский.
Опять насмешки.
Гриша хотел отвернуться, но его неудержимо влекла к себе бронзовая львиная голова на накидке учителя - она поражала своим богатым блеском и замысловатостью: как такая голова защелкивается? И для чего при ней цепочка?
Красиво оделся для города Шпаковский... Чего стоил, например, его плетеный широкий пояс с кожаными карманчиками - один для часов, другой для перочинного ножика! Генералом Гриша не рассчитывал стать, а вот получить когда-нибудь, в далеком будущем, такой пояс - на это он надеялся.
Скоро от жары, от пыли, от мелькания лошадиного хвоста, отгонявшего неутомимо злобных слепней, от долгой тряски в телеге у Гриши стали слипаться глаза, он начал падать головой в острые коленки Шпаковского и два раза прикусил язык. Учитель говорил что-то смеясь - Гриша не слушал; толковали о нем - что вот кончит, мол, Гриша городское училище, оттуда перейдет в реальное, потом в университет... Гриша разлепил глаза: как же, так он и будет учиться всю жизнь до самой смерти!
Сон навалился властно. В жемчужной мгле поплыли рогатые пни знакомого корчевья, и огромные латыши с лицами, высеченными из камня, подымали зазубренные топоры. "Где же Редаль?" - спросил кто-то громовым голосом. Гриша открыл глаза.
Город лежал в котловине, к нему надо было спускаться сверху, с гор. Вернее, это были холмы, а не горы, но с их вершин так круто падали вниз известковые белые оползни среди буйной кудрявой зелени, что горожане называли это место "Ливонской Швейцарией". Отсюда видны были прорезавшиеся сквозь легкую дымку красные и зеленые крыши домов.
- Соня, приехали! - закричал учитель.
Внизу, ослепительно дрожа на солнце, широко разливался привольный блеск реки, подковой окружавшей город. На берегу дрались отчаянные городские мальчишки - секли друг друга кушаками; на кушаках сверкали медные пряжки.
Прогремел высокий деревянный мост, и телега затряслась на городских булыжниках с таким грохотом, что отцу и учителю разговаривать стало невозможно.
Город начался кузницей. В ее дверях стоял бородатый черный коваль в кожаном фартуке, у столба была привязана оседланная лошадь.
А вот и низенькие деревянные домики с палисадниками, с пыльной сиренью... Запахло дегтем, бакалеей, незнакомой едкой городской пылью.
Грузный лавочник с оловянным лицом сидел на венском стуле у своей лавки; на вывеске были нарисованы голубые баранки и коричневые колбасы с синим шпигом.
Сутулый человек с длинными пейсами, в ермолке, поравнявшись с телегой, грустно поглядел на Гришу. Сзади бежали, крича, кудрявые полуодетые ребятишки, похожие на внуков смелого Исаака, совсем маленькие. Отстали не скоро...