– Его завещание было его делом, – повернулась к ней мать. – Он сказал бы тебе все, что счел необходимым. Во всяком случае, дом отходит мне. – На ее губах появилась довольная улыбка, которую она не смогла скрыть. – Ты получаешь право жить здесь, сколько захочешь, а когда я умру, он достанется тебе. Свое дело он предполагал продать…
– Продать? – в голосе Сары прозвучало горькое недоумение.
– Продать и после реализации других ценностей поделить.
– Что ты имеешь в виду под словом «поделить»? – Сара задала вопрос так, будто от ответа зависела ее жизнь.
– По завещанию тебе причиталось бы семь тысяч.
– А Мэттью?
– Две тысячи, если не ошибаюсь.
– Значит, после того как он горбатился на дядю четырнадцать лет, он получит две тысячи?!
– Ему платили зарплату.
– Гроши!
– Это целиком его вина. Надо было иметь характер и требовать прибавки. Или уйти.
– А куда пойдет остальное? – Сара побледнела от злости.
– Оставшейся частью должна распорядиться я. – Своим видом старуха напоминала Уайклиффу облизывающегося от удовольствия сытого кота.
– Я буду бороться. Или ты думаешь, мне не хватит решимости?
Старая леди в ответ лишь пожала плечами. После этого минуту висело полное молчание, которое нарушила Сара:
– А что было бы, если бы ты умерла раньше? Я полагаю, он должен был бы об этом задуматься.
– В этом случае ты получила бы дом и десять тысяч, а остальное должно было быть пожертвовано на исследования в области эндокринных заболеваний.
– Эндокринных заболеваний?! – Сара пришла в бешенство. – О чем ты говоришь? Я не верю!
– Как тебе угодно. Он полагал, что страдает от какой-то болезни желез внутренней секреции. Конечно, это была просто мнительность. На деле он был здоровее тебя и меня.
За годы работы в полиции – почти тридцать лет – Уайклиффу редко приходилось испытывать такой стыд за окружающих. В большинстве случаев люди отказывались верить даже стопроцентным уликам. Здесь все было не так. Еще не нашли тело Риддла, а две самые близкие родственницы уже чуть ли не разработали процедуру похорон, чтобы пролить пару крокодильих слез.
– Скажи, а он обсуждал с тобой, как отразилась бы на завещании его предполагаемая женитьба?
– Он не успел. Но не сомневаюсь, что сказал бы.
– Если я правильно понимаю, ваш сын Мэттью ничего не знает о завещании? – обратился Уайклифф к Саре.
– Разумеется, ничего. Но он скоро узнает, обещаю вам. Завтра утром мы первым же делом отправимся к Пенверу.
Уайклифф попытался представить Могильщика и обеих женщин. Интересно, он был слеплен из того же теста? И какое место занимает в семье Мэттью? Неужели все так погрязли во взаимной антипатии, что их худой мир держится лишь на финансовой зависимости?
– Когда мистер Риддл сообщил вам о своем намерении вступить в брак?
– В пятницу вечером, за ужином.
– Вас его решение удивило?
– До нас и раньше доходили слухи, – сказала Сара.
– А был ли разговор о последствиях этого шага?
– Он заявил, что хочет продать дом и купить другой, поменьше, для меня и мамы. И еще он собирался купить этой особе новое жилье.
– В какое время он обычно возвращался домой?
– По-разному, – нахмурилась Сара. – Иногда я еще бывала на ногах, иногда уже ложилась.
– Когда вы легли в пятницу?
– Около одиннадцати, и я уверена, его еще не было.
– А ваш сын?
– Мэттью тоже не было дома. Он отправился в кино, и на обратном пути у него сломалась машина.
Когда-то в прошлом в семье, должно быть, царила нежность. Мать выносила и родила обоих детей; нянчила их, растила, выводила в жизнь. Саре тоже определенно были не чужды теплые чувства, которые связывают разных людей воедино. Куда это подевалось, оставив в душах только алчность и зависть, из сплава которых однажды отлилась взаимная ненависть?
– В день, когда мистер Риддл исчез, он снял со своего счета двести девяносто фунтов стерлингов. Для него это не было обычным делом. Прежде он брал каждую неделю по сорок фунтов, и мне интересно, для чего предназначались остальные двести пятьдесят.
Обе женщины очень внимательно смотрели на него. Мать первой нарушила молчание:
– Разве это не доказывает то, что я тебе говорила? У него была женщина, и он выплатил ей отступного.
Хотя за окнами был погожий день и комната выходила на солнечную сторону, ни малейшего лучика света не проникало сквозь венецианские ставни и полуспущенные портьеры. Грязно-серое освещение делало комнату неуютной и холодной.
– Наверное, у него было место, где он хранил свои бумаги? – Женщины взглянули на Уайклиффа, но ничего не сказали. – Мне надо их проглядеть.