– Вам, наверное, здесь очень одиноко.
– Я привыкла.
– Ваш отец редко покидает дом?
– Почти каждую неделю он отсутствует пару вечеров – ездит с лекциями и выступлениями в разные организации.
– Но ведь у него нет машины?
– За ним заезжают и потом привозят обратно…
Когда Уайклифф добрался до города, почти совсем стемнело. Мимо него проехала машина с зажженными фарами, и некоторое время он слышал натужный рев мотора, пока она взбиралась вверх по Альберт-Террас. В домике на сваях горел свет, и Уайклифф видел, как в окне слева от двери мелькнула тень.
Прежде чем обстоятельно поговорить с Мэри Пенроуз, он хотел избавиться от всех сомнений. Теперь у Него сомнений не было. Уайклифф хотел было двинуться к дому Пенроузов, желая побыстрее со всем покончить, но решил немного отложить визит – он слишком долго не был в своей штаб-квартире и даже не знал, как обстояли дела с эвакуацией тела. Во всяком случае, на косе Керника было темно. А если бы операция еще продолжалась, он бы заметил там огни. Уайклифф ускорил шаг, и, когда он приближался к бывшему помещению Армии спасения, часы на церкви пробили шесть.
Его встретил Бурн.
– Где мистер Скейлс?
– Мистер Скейлс сопровождает тело.
– Понятно. – Закон требовал, чтобы вещественные доказательства не оставались без надзора. – Есть новости?
– Никак нет, сэр.
Бурн был холоден и официален. Может быть, таким образом он хотел выразить свое неодобрение действиями Уайклиффа? По мнению сержанта, руководитель должен сидеть и ждать, пока раздастся трубный глас, так, что ли?
К чертям Бурна!
– Я пойду перекусить, а потом буду в больнице графства у доктора Фрэнкса.
– Хорошо, сэр.
Но прежде он заглянул к себе и позвонил жене.
– Это я… Ладно… Нет, отель вовсе недурен… Да, я поужинал с ними вчера. Они шлют тебе привет… Можешь себе представить… Пока никаких идей… Да, дорогая… И я тебя тоже.
Он застал Фрэнкса в операционной. Тот мыл руки после вскрытия. Останки Джонатана Риддла помощники доктора уже увезли и поместили в холодильник. Теперь надо было ожидать коронера, который выпишет свидетельство для передачи тела родственникам. – Ты помнишь Тессу?
Тесса, молодая симпатичная блондинка, была секретаршей Фрэнкса. Уайклифф уверил доктора, что Тессу он помнит. Это было удивительно, потому что секретарши патологоанатома менялись с калейдоскопической быстротой, и все соответствовали единому стандарту: были молоды, симпатичны, белокуры и, по слухам, не чурались любовных утех.
– Хотите кофе?
– Да, Тесса, благодарю.
Электрические часы на стене комнаты показывали половину одиннадцатого. За окнами, закрытыми дощатыми жалюзи, было темно. Операционная освещалась неприятным голубоватым светом люминесцентных ламп, практически не дававших тени, а Уайклифф как раз предпочитал мягкий теплый свет, придающий предметам зыбкость и объемность.
Фрэнкс застегнул золотые запонки на манжетах, надел пиджак и поправил галстук. Теперь он был самим собой – полный, розовый, подтянутый и элегантный.
– Его застрелили. Рана была смертельной. Все остальные повреждения – а их достаточно – являются посмертными. Не ручаюсь на сто процентов, но, похоже, сразу после смерти он оказался в воде, и его протащило по каменистому дну мелководья. Возможно, это последствия шторма. Если бы он сразу попал на глубокое место, то не был бы так изуродован, а кроме того, он бы еще не всплыл и пробыл бы под водой не меньше нескольких суток. Разложение только началось. Это объясняется и его конституцией: он худой и костлявый.
– Когда наступила смерть?
Фрэнкс уставился на него круглыми от удивления глазами.
– Слушай, для чего я тут распинаюсь перед тобой уже полчаса?
– Когда?
– Если бы мне сказали, что он исчез в течение дня в пятницу, я бы не удивился. – Фрэнкс сопроводил свои слова глубокомысленным почесыванием лысой головы.
– Как бы я хотел, чтобы ответы на свои собственные вопросы тоже можно было узнавать из газет, – улыбнулся Уайклифф.
– Кофе готов, – объявила Тесса, входя в комнату.
Они направились в кабинет доктора, который отличался от операционной только меньшими размерами: такой же белый, чистый, ярко освещенный.
– Как ты можешь работать здесь? Лично у меня от этого света уже болят глаза.
– Привычка, – ответил Фрэнкс, разливая кофе в чашки. – Сахар?
– Спасибо, не надо.
– Этот Риддл, видать, очень любил изюм и орехи. Он ими лакомился буквально за пару часов до смерти.
– Больше ничего не нашел в желудке?
– Нашел, но не очень много. Почти переваренные остатки пищи. Но можно утверждать, что он наверняка ел ветчину и помидоры – сохранились семена и кожица.