Керси выпустил длинную струю дыма, и Люси отчаянно замахала руками, отгоняя от себя сизые клубы.
— И еще мне кажется, что когда-то убийца попал под сильное влияние религии. Во всех элементах сцены преступления чувствуются такие мотивы: право судить и карать… Потом — намек на Марию Магдалину. Так что убийца знал Библию. А многие ли вообще читают ее в наши-то дни?
— Но ты не думаешь, что преступление совершено на сексуальной почве?
Вытянутые линии лица Керси искривились, изображая глубокое сомнение:
— Трудный вопрос… То есть чувствуется отчетливый мотив секса, но это не тот случай, когда какой-нибудь перепивший идиот убивает свою подружку из-за того, что она переспала с другим… А все-таки…
— Ну-ну!
— Я хотел сказать, что и запах ревности я ощущаю, но только не в отношении самой убитой женщины. Вот так.
Уайклифф одобрительно кивнул:
— Ну что ж, отлично. Я попробую продолжить. Не возражаешь?
— Не стану вам препятствовать, сэр, — усмехнулся Керси.
Утренний туман за окном уже разошелся, и в ясном небе ласково светило солнышко. В открытое окно до них долетел одиночный удар церковных часов.
— Уже час дня, — сказал Уайклифф. — Мы можем опоздать в «Хоптон» на обед, но я все-таки изложу свои соображения. Итак, вы оставили на мою долю самый сложный момент — мотивы той самой ненависти, на почве которой совершено убийство. И если все декорации на этой, с позволения сказать, сцене, — не намеренный блеф, то ненависть, безусловно, направлена тут не только против жертвы. Жертва оказалась в центре, но ведь дело затрагивает и многих других. Гича — из-за нажатых нот на клавишах органа. Засвечиваются органист и викарий, да и сама Церковь предстает в нелицеприятном виде… — Уайклифф откинулся в кресле. — В сущности, я согласен с вами обоими, особенно в том, как Дуг подчеркивает примесь ревности в основном мотиве — ненависти. Невозможно рассматривать это преступление как простое убийство. Это больше похоже на продуманный акт возмездия и разоблачения…
Уайклифф нервно передвинул папки на столе. Ему было нелегко подвергать точному анализу смутные ощущения, бродившие у него в голове. Идеи, когда облекаются в слова, требуют привлечения логики и становятся за счет этого непоколебимо-бетонными, а если логика железная — то железобетонными соответственно. Это крайне опасно, если до окончательных ответов на все вопросы еще далеко. Но что поделать — назвавшись груздем, полезай в кузов.
— Итак, мне представляется, что мы имеем дело с крайне неуравновешенной личностью, и хотя оба вы говорите об убийце в мужском роде, мне кажется, здесь проглядывает больше черточек женской психологии. Не исключено, что мы ищем женщину. Хотя я не жду, что Люси со мной согласится…
Однако Люси согласилась, с одной лишь оговоркой:
— Вы можете быть вполне правы насчет психологии, сэр, но ведь из этого не следует автоматически, что убийца — женщина!
— Да, возможно, мужчина-наркоман, — вставил Керси. — Но в любом случае, поможет ли нам все это найти преступника? Я хочу сказать, занесен ли он уже в наш список подозреваемых?
— Это уже следующий вопрос, — сказал Уайклифф, мрачнея. — Но если говорить на данный момент, я скорее скажу «нет»…
Они встали и направились в бар перекусить. Там уже сидел Кэри со своей племянницей, их ланч уже подходил к концу. Сегодня за их столиком сидел и викарий. Майкл Джордан время от времени бросал беспокойные взгляды на полицейскую троицу, расположившуюся в уголке.
— Похоже, мы перебили викарию аппетит, — хмыкнул Керси.
К тому моменту, как полиция закончила трапезу, публика в баре уже рассосалась, и Уайклифф подошел к хозяину с конфиденциальным вопросом — по поводу викария. Джонни Глинн, как всегда, был очень сдержан, когда разговор касался конкретных персон.
— Его сестра ездит по вторникам в Труро, и викарий обедает здесь, — только и сказал он.
Стефания Винтер расправила голубую скатерть на половинке кухонного стола, расставила три тарелки с приборами. На плите тоненько посвистывала струйками пара кастрюля. Движения Стефании были дерганными, лицо ее бледно, глаза покраснели, и вся она выглядела так, как это бывает у женщин после нескольких бессонных ночей и длительного стресса.
Задняя дверь скрипнула, и вошел Лоуренс. Башмаки он сбросил перед порогом и в кухню прошел в одних носках. Ступая как лунатик, он прошествовал к раковине и принялся умываться.