Ехали в купе «домашнего» поезда: мама работала проводницей на линии Москва — Среднеросск. Всего два часа пути (если на электричке — три), но родители почему-то боялись, что и это станет для ребенка слишком тяжелым испытанием. В следующих поездках время пролетало мгновенно — я полюбил стук колес и убегающие назад картинки за окнами. В дороге ты действительно свободен и живешь настоящим. Ничего другого не остается: прошлого уже нет, будущего — еще нет. Непринципиально: идешь, едешь или летишь. Дорога — отсечка. Время между временем. Кто-то внутри тебя подводит итоги и строит планы, но ты не участвуешь в этом, поскольку принадлежишь другой вселенной — той, которая проплывает за окнами, иллюминаторами, или просто неспешно шагает тебе навстречу. Неуловимая другая вселенная, которая не существует и не может существовать в статике. Фигня, что это от тебя зависит. Что можно тормознуть в любой точке пути. Тормознуть-то можно, но тогда это окажется всего лишь еще одна точка обычного мира.
Когда я впервые почувствовал прикосновение параллельной вселенной? Может, в пять лет отроду и почувствовал — глядя на убегающие, синеватые в сумерках, деревья за окном и разноцветные огоньки, разбросанные по стволам и кронам.
Потом был вокзал, такси и такой же как парк вдоль полотна — весь в разноцветных лампочках — Среднеросск. Но я тогда уже клевал носом.
Проснулся утром в квартире родственников, перманентно возбужденных тем, что наконец удалось купить жилье в приличном городе. «Задумайся, Ника, это тебе не ваше Прибрежное!» — то и дело восклицала по поводу и без повода зануда-тетка, мамина сестра. Но фиг с ней, с теткой, это неважно. Важно, что чуть ли не в каждой подворотне работали мини-комплексы аттракционов, по улицам ходили артисты в костюмах персонажей наших и американских мультиков, а по небу летали в огромном количестве надувные шары и дирижабли. Наверно, для взрослых тоже что-то было, но я этого не помню.
Когда произносят «Среднеросск», в памяти возникает дирижабль, висящий в небе среди ворон и надувных шариков.
С тех пор я много раз сюда приезжал. Сначала — с родителями, потом — с друзьями. В целях профориентации и просто оторваться. После школы учился здесь, в Центральном естественно-научном колледже — это было ужасно круто и обеспечивало чуть ли не беспрепятственное поступление в несколько серьезных вузов, включая Московский университет. Только потом оценил, каких денег стоило родителям мое пребывание в этом колледже. Слава богу, не зря: в универе я уже оказался на правах честного умника, а не хорошо финансируемого дегенерата.
Москву я тоже помню, но плохо: тот период моей жизни больше всего пострадал от амнезии. Когда смотрю телевизор или фотографии, узнаю многие места: вот здесь был, и здесь тоже был… но в целом воспоминания о студенческой жизни — стихийно сваленные в кучу разрозненные картинки, серо-черные почему-то. И дело тут, наверно, не в самом городе — хотя он вспоминается мне неуютным и агрессивным, чем-то похожим на огромную космическую окраину со свалкой погасших звезд и погибших планет, кишащую попрошайками и отморозками. И не в университетской жизни — нервной и дерганной по сравнению с учебой в колледже, сухой, взрослой — но не лишенной нормальных студенческих загулов и развлечений.
Дело в Казанском вокзале. В этой массивной, жуткой будке, которую каждое поколение москвичей считает необходимым надстроить еще на пару этажей — бог весть для каких целей. А может, ее этажи сами растут, как годовые кольца у деревьев, кто их знает: Казанский вокзал, по сути своей, какая-то нечистая сила. Вообще он невысокий — даже в моем родном городке есть башни гораздо выше. Просто громоздкий, бестолковый. И — жуткий. Когда мы с приятелем, порядком выпимши, вывалились ночью на платформу и увидели на фоне пасмурного неба здание вокзала, с нас даже хмель слетел — таким инфернальным ужасом повеяло от этого удолбища.
— Ворота в Москву для трех четвертей России, блин… — выдохнул мой друг.
Такой и осталась моя главная ассоциация. С тех пор когда звучит слово «Москва» в памяти возникает эта самая штука. И никакими аргументами никто не докажет мне, что страходолбище Казанской будки лучше серебристого дирижабля. О вкусах не спорят.