– Гд’э н’аж мэссэр? – не спеша, подобно маньяку из какого-либо американского фильма ужасов, проговорил темный силуэт, различить который Владимир уже не мог даже при всем своем желании: сил у него не оставалось даже на то, чтобы видеть. – Гд’э Ан’ту’он?
Владимир, из неизбежности собрав последнюю волю в кулак, попытался все-же взглянуть на своего мучителя, но все его попытки были тщетны. Последнее, что он мог сделать в этом состоянии, – лишь поймать этот отголосок, который проговорил этот похититель.
Вернув свою голову близь своего плеча, и, казалось бы, полностью на него свалившись, готовый в любой момент рухнуть под тяжестью собственного тела и слабости, он что-то промычал, но, не находясь в силах даже что-то пробормотать, он просто сдался, и закрыл свои глаза.
В этот момент он уже был готов на что угодно. Казалось бы, что столь грубый его перевод из одной комнаты в другую усилил его контузию, полностью лишил его сил, и, столь ослабленный разум, не способный даже на исполнение основного инстинкта, – самосохранения, – он был просто готов, подобно великим мученикам, погибнуть.
Он закрыл глаза, и забыл о всем. Перед тем, как потерять последние силы, что держали его в сознании, в его голове проносилась вся его жизнь. Вот уже рядом бегает сестра, и, казалось бы, совсем рядом он слышал, как она говорит ему, как она его любит. Еще ближе находилась его мать, и он, будто бы стараясь приблизиться к ней, лишь поймал себя на моменте, что идет к свету посреди тоннеля. Он идет на отзвуки голосов и чувств собственных родственников, но тут, полностью потеряв контроль даже над переходом в этом необычном тоннеле, что-то, подобно самой сильной трубе, что засасывает человека обратно, в пучину страдания, в лабиринт жизни, которое он был так близок избежать, вернуло его в сознание, в котором он и в правду уже находился так близко к собственной семье.
Раскрыв глаза, он увидел себя на больничной кушетке: свет слепил ему глаза. Немного привыкнув, и, проморгав, он увидел, как его сестра, разрыдавшись, сидит близь его постели. Мать, слегка ее приобняв, старается успокоить ее, когда его отец, поднявшись к окну, единственному в его палате, смотрел в далекий горизонт, освещаемый небом и облаками. Даже на его суровом лице, казалось бы, было совсем просто найти слезу.
Полностью открыв глаза, и, убедившись в состоянии своей жизнеспособности, он попытался пошевелить рукой, на которую так удачно прилегла его сестра, но, встретившись лишь с неимоверной боли, из его уст лишь вышел страдальческий, и, казалось бы, слегка обвинительный стон. Все ахнули, и, казалось бы, в едином тембре, в едином тоне, или, как говорят, – в один голос, но лишь с различной последовательностью. Первой была сестра, что была ближе всех к жертве, второй же мать, которая ахнула скорее не из-за того, что сын пришел в сознание, но заметив, что дочь что-то тревожит, понимала, что отставать от ее действий нельзя. Позже всех ахнул отец, которого было очень тяжело оторвать от его глубоких размышлений, но тот, окликнутый вздохами и ахами, что скорее были похоже на нытье, а позже – криками, которые тот сначала принял больше за несчастье, чем счастье, и хотел было еще более углубиться от приходящей боли внутри собственных мыслей, но лишь тогда, когда жена его окликнула, схватилась за его плечо и нервно трясла, время для него будто бы остановилось: он видел, как на нем повисла его женщина, видел, как сестра, в радостной спешке придавила своего брата и схватила его за шею, яростно обнимая, он видел прекрасную улыбку своего сына, казалось бы, независимо от боли, способную выдержать многие испытания, зная, что семья рядом с ним.
И он не смог устоять.
Улыбка появилась и на его лице.
Глава пятая, или действие, в котором явь начинает походить на сон, а сон – на явь
– Я не знаю, что мне делать!
Крик главы семейства, казалось бы, был способен выйти за пределы столь удачно герметичной машины, которая, как бы ни была успешна в защите от звука, была готова отступить перед силой столь громкого воя. Эту борьбу еще можно было бы назвать равной, если бы тот же самый глава, не ударив с силой Портоса по рулю, не спровоцировал бы механизм автомобиля издать не менее раздирающий вблизи рев сигнала.
– Будь спокойнее!
Хранительница очага изображала обиженную позу. Сложив руку об руку, она, повернув колени поодаль от кресла своего мужа, и, сбросив голову на плечо, дулась