– Я помню тебя совершенно другим, – отпрянув от столь неожиданно напрянувшего смеха, что так редко можно встретить на лицах столь высокого положения, как арабский шейх, и вновь приобретя маску серьезности на собственном лице заявил араб.
Антон в ответ лишь по-ребячески улыбнулся, и, немного простояв, знаком предложил конвою продолжать собственный путь
– Мы подготовили для вас актовый зал, – неожиданно, вспрянув между двумя героями проговорил ректор, – это единственное место, где вы сможете проговорить без прослушки.
Шейх, остановившись, и, померив взглядом компаньона, тем взглядом, которым высокомерные люди всегда пытаются показать другим, насколько они далеки от других, то есть взглядом, полным презрения и ненависти, сказал:
– Спасибо.
Затем, казалось бы, вернувшись от столь привычных доминативных эмоций, он, приобретя истинную, и, казалось бы, христианскую улыбку, невооруженный и неподготовленный взгляд в которой мог видеть лишь истинную любовь.
– Ты можешь идти, – мельком бросил он, продолжая всматриваться в ректора
Директор учреждения, совсем, казалось бы, не ожидавший такого расклада событий, слегка опешил, и, немного отпрянув, побледнев, оставался на месте, когда хозяин ситуации в третий раз не проговорил:
– Мой адъютант тебе заплатит.
После этих слов, сопровождаемых соответствующими знаками, ректор, вновь приобретший краски на своем лице, и, озарившись нисколько довольной улыбкой, сколько красноречивым румянцем, говорившим многое о скаредной и скупой натуре директора образовательного учреждения, двинулся с места, и, устремившись куда глаза глядят, пытался, казалось бы, уйти, как говорят, – лишь бы подальше.
Антон, оставшийся в единственном числе среди тех, кто знал устрой университета, остался в роли проводника, указывая шейху, в какой стороне уготовленный им актовый зал.
Добираться далеко им не пришлось: он находился на первой этаже, буквально в пяти шагах от входа в корпус.
Через пару минут они находились внутри него, устроившись по кустарному. Ректор, хотя и немногословно, восхваляя убранство актового зала, назвав его «подготовленным», сильно преувеличил этот факт. Поэтому, несмотря на все неудобства, довольно неприятное выражение лица, сделанное арабским шейхом, когда тот осознал, что будет вести переговоры на обычном стуле быстро спало, когда они наконец встретились друг напротив друга, взором на взор. Как и все дипломаты, начали они с улыбки.
– Не будем ходить вокруг да около, – с идеальным русским произношением, начал виновник торжества, – Я помню, что ты сделал мне в Багдаде. Я не забуду ни Ливию, ни Сирию. Мы тогда славно поработали.
– Да, – Антон, который, казалось бы, находился в собственных воспоминаниях, и только-только от них отпрянувший, улыбнулся шире, – это были хорошие времена. Но мой ответ: нет
– Ты поднял целое ополчение, – не обращавший внимание на столь преждевременное решение, продолжил араб, – право же, говоря по правде, если бы не твое вмешательство, никто не знает, что произошло бы в моей стране!
– Очень приятно, но нет
– Ты герой!
– Герой грязи
– Они все еще тебя помнят!
– Когда это перестанет им быть выгодно, они забудут.
– Почему?
– Ты знаешь почему.
– Нет! Почему ты не хочешь вернуться?
– Ах! , – закрыв свое лицо руками, Антон нагнулся, – ради чего? Ради кого? Ради тебя? Ради идеи? Бред, Вздор! , – он поднялся с места, сопровождая собственные восклицания активной жестикуляцией, – то, что было тогда, только юношеский вздор! Я был молод, я верил в бескорыстность нашего дела! А теперь, что? Ты должен был быть в грязи ради идеи, но нет, ты взялся за нефть! Ты разбогател, а мы? Мы страдали, мы помогали, когда ты жил и наживался только ради себя.