Шейх, поднявшись, которому ударила кровавая краска в лицо, от столь наглых заявлений, хотел было что-то сказать, но был удачно прерван своим собеседником:
– И даже не пытайся оправдаться! Нет! Я знаю все твои отговорки, твоя совесть придумает тебе их достаточно, чтобы ты спал спокойно. Ни одно обстоятельство не спасает тебя от того, что ты сделал. От того, что ты продолжаешь делать. И не думай, что я что-то забыл.
С минуту между двумя знакомыми стоял тонкий смог молчания. Араб, казалось бы, погрязнувший в размышлениях, и, предавшийся забвению, возможно даже стыду, стоял на месте. Через минуту по тонкому паркету актового зала послышались шаги, – Антон уже было собирался уходить, когда шейх продолжил разговор:
– Может быть ты и прав. Может быть я и жил и живу ради себя. Может быть я продал друзей ради этого богатства. Но я никогда не забуду того, что ты сделал лично для меня. Я доволен своей жизнью, и совесть меня не мучает. В отличие от тебя, не правда ли?
Теперь наступила очередь Антона обагряться в алые краски злости. Тот, сначала обернувшись, а потом прыжками направлявшись к своему компаньону, казалось бы, уже стоял с ним лицом к лицу.
– Да… – продолжил араб, – тебя она мучает. Ты всегда вел других к тому, чему не смог возобладать сам. Ты, подобно шарлатану, ты только раздавал чудотворное снадобье, но никогда не применил его сам. Я прав.
Шейх, оттолкнув Антона, направился к выходу. Взявшись за ручку двери, он приостановился
– Мое предложение для тебя всегда открыто, – обернувшись, бросил он ему вслед, – ты сможешь сослужить себе и мне еще хорошую службу.
Студент, удачно приземлившись в соседний стул, взялся за голову. На его лице, столь ярко озаренно мертвенно-бледными красками, можно было прочитать лишь истинное отчаяние. Его губы дрожали, и своей вибрацией заражали руки, которые позже передали этот необычный трясучий вирус всему телу.
От вхождения в собственный лабиринт раздумий его отвлекло одно неприметное событие: портьера, что находилась на сцене, зашевелилась. Повернувшись к ней, и, все еще трясущимся лицом вглядываясь, он заметил, как из нее влезали три ранее окутанные в нее фигуры.
– Вас еще не хватало! – воскликнул студент, вновь хватаясь за голову, и, через пару мгновений, дрожащим голосом, продолжая – вы все слышали? Трое друзей, избравшие доселе неприметную часть интерьера актового зала, как сцену, выбрались, и, усевшись поудобнее около героя сегодняшнего дня, все разом ответили:
– Да!
Глава седьмая, или короткое действие, в котором в игру включается второй игрок
Совсем скоро, решив, не прерывая нависшего молчания, компания троих приятелей расположилась прямо напротив нового виновника новых событий. Семен и Кирилл, еще не до конца отошедшие от шока, у которых лицо первого покраснело, а второго – побледнело, лениво присели на свободные скамьи около уже подготовившегося к допросу Владимира. Тот, казалось бы, настраивался на серьезный разговор, но любая личность, что была бы свободна от ангажированного рассуждения о событиях того утра спокойно бы заметила его ребяческие перемены на лице: то оно примеряло на себя маску «злого» и «хорошего» полицейского, то вовсе искрилась искренним сочувствием вперемешку с другими не менее правдивыми эмоциями. В целом, – герой нашего рассказа находился в своем вкусе, что полностью и полноправно ему принадлежало, – он был во вкусе приключений.
В конце концов, Антон, что, казалось бы, полностью ощущал все давление, оказываемого на него тремя пылающими взорами, поднял голову, окинув собственным взглядом трех его интервьюеров.
Встретившись взглядами с Владимиром, на его лице вновь погрязла несчастная мина, и, с настоящим воплем отчаяния, он начал:
– Что ж.
– Кто такой мессер? – перебил его Володя
Вопрос, что так долго мучал молодого человека, невольно вырвался из его глотки. Его соратники, располагающиеся по бокам от него, изобразив немые вопросы, повернулись к нему, а Антон…
Антон, казалось бы, был готов упасть в обморок. Его лицо не побледнело, нет, оно побелело. Даже патологоанатом в этот момент был готов признать его бездыханным трупом только лишь из-за этой мертвенной белизны. Его лицо больше не выражало эмоций, отнюдь, оно превратилось в безжизненную мину, можно подумать, что, можно подумать, просто обвисало, и только вследствии великой воли его носителя не давало упасть целиком с головой. Его взгляд наполнился сначала удивлением, и, секундой позже, горечью. Только через минуту он, дрожащими губами процедил: