— Согласен.
— Итак, нашему другу лет сорок, — продолжала Коль. — Высокий, примерно шесть футов один дюйм, стройный, фунтов сто девяносто, короткие темные волосы, чуть тронутые сединой, очень импозантный. Одет с иголочки: белые брюки, тенниска, парусиновые туфли, и он фланирует через всю стоянку к урне.
— Фланирует?
— Другого слова не подберешь, — подтвердила она. — Он не спеша идет, погруженный в мысли, не замечая ничего вокруг. Как будто только что сытно пообедал. Вдруг он замечает газету, лежащую на урне, поднимает ее и пробегает взглядом заголовки, затем как бы кивает сам себе и засовывает газету под мышку. С таким видом, словно собирается ее прочесть. После чего идет дальше.
— Фланирует дальше, — поправил я.
— Все выглядит поразительно естественно, — подтвердила Коль. — Это произошло у меня на глазах, но я чуть было не отмахнулась от него. На подсознательном уровне.
Я задумался над ее словами. Она была права. Она замечательно разбирается в человеческом поведении. Именно это делает ее хорошим полицейским. Если дело Действительно дойдет до того, что я устрою ей служебную аттестацию, она получит только высшие отметки.
— Ты оказался прав еще в одном, — продолжала Коль, — Этот человек доходит до пристани и садится на яхту.
— Он на ней живет?
— Не думаю. То есть на яхте есть спальные места и все удобства, но по-моему это просто увлечение.
— Откуда ты знаешь, что на ней есть спальные места?
— Я была на борту.
— Когда?
— Во второе воскресенье. Не забывай, до этого я видела только то, что наш герой подбирает из урны газету. Мне еще не удалось идентифицировать документы. Но в тот день он ушел в море на другой яхте со своими знакомыми, поэтому я решила к нему заглянуть.
— Как?
— Безукоризненное применение подходящих талантов, — повторила Коль. — Я была в бикини.
— А носить бикини — это талант? — спросил я.
И тотчас же отвел взгляд. В данном случае речь шла о верхе актерского мастерства.
— Тогда еще стояла жара, — продолжала Коль. — Я смешалась с толпой пляжных красоток. Как ни в чем не бывало прошла по сходне на яхту. Никто не обратил на меня внимание. Вскрыв отмычкой замок, я около часа осматривала каюту.
Я не удержался от вопроса:
— И как тебе удалось спрятать отмычки в бикини?
— На мне были туфли.
— Ты нашла чертеж?
— Я нашла все чертежи.
— У этой яхты есть название?
Коль кивнула.
— Я ее вычислила. Есть специальный реестр всех катеров и яхт.
— Так кто этот тип?
— Вот это тебе не понравится, — сказала она. — Он высокопоставленный сотрудник военной разведки. Подполковник, специалист по Ближнему Востоку. Только что был награжден медалью за войну в Персидском заливе.
— Проклятье, — выругался я. — Но, быть может, существует какое-то безобидное объяснение?
— Возможно, но лично я в этом сомневаюсь. Час назад я встречалась с Горовским.
— Понятно, — сказал я. Вот и объяснение парадного мундира. Выглядит более устрашающе, чем бикини. — И?
— И я заставила его объяснить свою роль во всем этом. Дочерям Горовского одиннадцать месяцев и два года. Пару месяцев назад старшая исчезла, всего на один день. Она отказывается говорить о том, что с ней произошло. Только постоянно плачет. Через неделю после случившегося с Горовским связался наш друг из военной разведки. Намекнул на то, что если папаша не проявит сговорчивость, отсутствие ребенка продлится дольше. Я не могу найти этому безобидное объяснение.
— Ты права, — согласился я. — Я тоже не могу. Кто этот мерзавец?
— Его зовут Френсис Ксавье Куинн.
Кухарка принесла новое блюдо, жаркое на ребрах, но мне было не до него, потому что мысли мои были еще заняты Френсисом Ксавье Куинном. Судя по всему, он вышел из больницы в Калифорнии и оставил фамилию Куинн в мусорном ведре вместе со старым халатом, бинтами и бирками «Джон Доу». Просто вышел за ворота и шагнул прямо в новый, готовый образ. Образ, вкотором ему было уютно, о котором он всегда помнил в глубинах самого примитивного уровня сознания. Именно на этот уровень приходится полагаться тем, кто ведет двойную жизнь. Подполковник армии Соединенных Штатов Френсис Ксавье Куинн, сотрудник военной разведки, исчез. Остался Френсис Ксавье, простой американский гражданин.
— С кровью или прожаренный? — спросил Бек.
Он резал жаркое одним из ножей с черной ручкой, взятым на кухне. Они хранились в колоде, и в свое время я подумывал о том, чтобы убить Бека одним из них. Тот, который был сейчас у него в руке, подошел бы как нельзя лучше. Около десяти дюймов в длину, он был острый как бритва, если судить по тому, как легко им резалось мясо. Если только, конечно, мясо не было невероятно нежным.
— С кровью, — сказал я. — Благодарю вас.
Бек отрезал мне два куска, и я тотчас же пожалел об этом. Мои мысли вернулись на семь часов назад к мешку с телом. Тогда я расстегнул молнию и увидел работу другого ножа. Образ у меня перед глазами был настолько живым, что я снова ощутил прикосновение холодной металлической застежки к пальцам. Затем память пронеслась назад на целых десять лет, к первому появлению Куинна, и петля замкнулась.
— Хрен? — предложила Элизабет.
Я помедлил. Затем зачерпнул полную ложку. Старинное армейское правило гласит: «Никогда не отказывайся от возможности поесть и возможности поспать», поскольку никто не знает, когда представится следующая возможность осуществить то или другое. Поэтому, выбросив из головы Куинна, я положил в тарелку гарнир и начал есть. Не переставая думать. «Все увиденное, все услышанное». Мои мысли упорно возвращались к набережной в Балтиморе, залитой ярким солнцем, к конверту и газете. Не это, а то. И к словам Даффи: «Ты не обнаружил ничего полезного. Абсолютно ничего. Никаких улик».
— Вы читали Пастернака? — спросила меня Элизабет.
— Что ты думаешь об Эдварде Хоппере? — спросил Ричард.
— Тебе не кажется, что М16 пора менять? — спросил Бек.
Я снова вынырнул в действительность. Все трое смотрели на меня. Похоже, Беки изголодались по живой беседе. Все трое были очень одиноки. Послушав шум волн, разбивающихся о скалы с трех сторон вокруг дома, я понял, что чувствуют эти люди. Они живут в полной изоляции. Но они сами сделали этот выбор. Я тоже люблю одиночество. Я могу прожить три недели, не обмолвившись словом ни с одной живой душой.
— Я видел кино «Доктор Живаго», — сказал я. — Мне нравится та картина Хоппера, где люди поздно вечером ужинают в дешевом ресторане.
— "Полуночники", — подхватил Ричард.
Я кивнул.
— Больше всего мне нравится тот, что сидит слева, в одиночестве.
— Помнишь название ресторана?
— "Филлис", — сказал я. — И я считаю, что М16 — отличная автоматическая винтовка.
— Вот как? — спросил Бек.
— Она делает все то, что должна делать автоматическая винтовка, — сказал я. — Большего от нее просить нечего.
— Хоппер гений, — сказал Ричард.
— Пастернак гений, — сказала Элизабет. — К сожалению, кино его сильно упростило. К тому же, нет хороших переводов Пастернака на английский. А вот Солженицина чересчур захвалили, и напрасно.
— Я считаю, что М16 следует усовершенствовать, — сказал Бек.
— Эдвард Хоппер подобен Раймонду Чандлеру, — сказал Ричард. — Ему удалось ухватить определенное время и определенное место. Конечно, Чандлер тоже гений. Хэммету с ним не сравниться.
— Подобно тому, как Солженицыну не сравниться с Пастернаком? — спросила его мать.
Завязался жаркий спор. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Я ужинал вместе с тремя обреченными, которые беседовали о книгах, картинах и автоматических винтовках. Не то, а это. Я отключился от разговора за столом и стал слушать сержанта первого класса Доминик Коль.