Выбрать главу


- Жиль! - приглушенный голос Тео вывел Жиля из ступора. Он пару раз осоловело моргнул, не понимая, почему тот вдруг так опасно накренился, словно вот-вот упадет прямо на девушку. 


И тут он увидел. Крупные капли пота, выступившие на лбу. Дрожащие, побелевшие и обескровленные тонкие губы. Закатывающиеся зрачки.


- Хозяин! - Жиль подхватил его, своими огромными лапами - еще успел подумать, как это, наверное, фамильярно. Господин никогда не позволил бы ему такого... Что должно произойти, чтобы позволил?... Ему настолько плохо?!


- Идиот! - прошипел Тео, с усилием отстраняясь. - Усыпи ее!


Горбун повернулся к ней. Девушка стонала. Еще во сне, но уже явно просыпаясь. Сознание ее стремительно приближалось, вот-вот вынырнет на поверхность. Пальцы Тео еще в черной ране на ее животе. Жиль пальцами одной руки пережал три заветные точки на ее шее. Тонкой и холодной. Она тут же затихла. Теперь, вся в крови, с дырой в животе и абсолютно неподвижная, она казалась мертвой. Жиль продержал руку на ее шее подольше - для надежности.


Второй рукой он страховал хозяина - и трогать больше не решался, но и дать ему упасть не мог. 


- Все. - Тео изможденно опустил голову вниз. Прошептал: - Я и забыл, как оно по-живому...


- Рану надо зашить! - Жиль забеспокоился запоздало. Раньше мысль о том, что рана без магии сама не затянется, ему и в голову не пришла. А ведь надо было заранее подготовить иглы и нитки.


- Не надо. - Тео покачал головой, хрипло закашлялся. Рукой он придерживал бок, закрывая темнеющую дыру. Сквозь струйки бурой крови иногда белели костяшки пальцев. - Ни ей, ни мне - не надо. У нее затянется - и у меня тогда тоже. - ему было тяжело говорить. А Жиль даже не знал, что ему делать, как помочь - он то протягивал к Тео свои большие ладони, то стыдливо их убирал.


- А если у нее не затянется? Или... слишком поздно затянется?


Тео, обессилев, прислонился плечом к резному деревянному изголовью, сделал медленный вдох и закрыл глаза. 


- Тогда она умрет.


- А вы?


- Мне-то что...


Жиль выдохнул, шумно и с облегчением. Главное, хозяин не умрет. Что бы ни происходило - худшего не случится. Это главное. Благословите бессмертных, боги! И спасибо вам, что хозяин из таких.
Словно услышав его мысли, Тео открыл глаза.


- Есть вещи хуже, чем смерть, Жиль. Просто поверь.


Жиль честно хотел бы поверить, но почему-то не мог. Смерть пугала его первобытным страхом, пугала, как единственное мерило ужаса. Все, что угодно, было лучше смерти. Как-то давно он распрашивал хозяина, что чувствуют бессмертные. Тео сказал, что это глупый вопрос. Что Жиль и сам это уже знает - ведь один раз он умер. Жиль только усмехнулся - ну так не на самом деле! А Тео тогда спросил его: "А ты представь себе, что тебя до смерти забивают камнями каждый день, и так проходит год, два, восемь... А смерти все нет. Представил?.."

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


Жиль тогда ушел и долго-долго думал. О смерти, мучениях и пытках. О смерти как избавлении. И о аскариях. Воздушных бестиях, что б им всегда быть бессмертными. Решил тогда, что нет более жестоких людей во всех мирах. Нет другой расы, которая так изощренно бы изобретала казни и назначала им сроки. Восемь лет! Он даже думать об этом спокойно не мог. Казнь длинною в восемь лет. Каждый день ад, боль и бессилие. Да как он не сошел с ума?!


Как, как можно быть настолько жестокими, чтобы пытка длилась годами? Хотя, конечно, да, они бессмертные, у них же целая вечность. Но эта их жестокость! Неспроста у всех аскариев такие холодные глаза, цвета белесого осеннего неба, цвета смертоносной стали, цвета льда. Ни жалости, ни сострадания, только их треклятое великолепное равнодушие. Красивые, заразы. И это еще он не видел их девиц - при дворе не было женщин, только мужчины. Говорят, девицы - вообще отвал башки. А ко двору даже слуг не пускали. Да и не было среди слуг аскариев. Высшая раса - гордые, властные и холодные, как ледышки. Но Тео - совсем другой, совсем не такой, как они. Только внешне так же красив. 


Все еще не отнимая руки от шеи девушки, Жиль украткой взглянул на господина. Он и с места не сдвинулся, сидел, словно застыл - с закрытыми глазами, откинувшись назад и придерживая рукой рану.